Кирилл Шпак - Маковые поля

– Судя по состоянию тела и запаху крови, – Дон удивился будничности своего тона, присев на колено около покойной, – смерть наступила около восьми-десяти часов назад. – Его пальцы коснулись ее окровавленных и испачканных мозгами волос и повернули голову, повернутую рефлекторно от выстрела влево, прямо к ним. Остекленевшие, подернутые матовой дымкой красивые зеленые глаза теперь смотрели на Дэвиса.

Такое состояние Уильям помнил лишь единожды в своей жизни – в момент, когда потерял отца. Когда он видел, как шальная пуля, выскочившая из винтовки проклятого янки ранила Карла Дэвиса в голову, отстрелив правое ухо. Он сжался. Упал на землю. Кровь ярко-алым цветом раскрасила траву вокруг его головы. Она продолжала литься, но Карл встал. Он поднялся и ринулся в бой, выцеливая того ублюдка, который только что оставил его безухим калекой. Выстрел. Но стрелял не Карл. Янки выпустил еще одну пулю, свалившую, наконец, старого конфедерата с ног. Карл упал и на последнем издыхании стал бормотать про себя. Он не молился. Он ругался, кричал. Всей своей душой отец Уильяма ненавидел янки и в тот момент ненависть эта достигла своего апофеоза… А сейчас один из янки стоял рядом с Дэвисом младшим и вместе с ним смотрел на мертвое и уже поледеневшее тело.

– Не могу сказать, что мне приятно познакомиться, мистер МакГроу. Уильям Дэвис. – мужчина протянул руку, на мгновение отвернувшись от трупа, – Эта женщина была мне матерью.

Уильям был в ярости. В ярости и растерянности. Он не представлял, что будет делать дальше, сейчас же оставшись в полном одиночестве. Его большой дом будет постоянно напоминать мужчине о родителях, постоянно говорить о том, что кто-то здесь был. Дом с привидениями… надо же, казалось, такое бывает лишь в сказках для детей… Нет, не дом. Целый город. Город, полный призраков. Черт возьми, это звучало бы весьма неплохо, будь Дэвис в парке аттракционов где-нибудь в Европе. Но он находился в гораздо менее жизнерадостном месте.

– И что теперь, Док? – вполголоса произнес Уильям, не отрывая взгляда от повернутой в его сторону головы женщины, – Что будет теперь, когда она пролежала здесь целую чертову ночь?

Дон лишь молча кивнул и пожал протянутую руку, сглотнув накативший к горлу комок. Что он мог сказать сыну, потерявшему мать? Какие-то ненужные слова сочувствия вертелись на языке, но и те показались Дональду фальшиво-приторными. Молчание показалось ему лучшим способом выражения своего соболезнования. По протоколу, он должен был допросить мужчину и указать на него шерифу как на первого подозреваемого, но что-то подсказывало ему, что это было лишним. Дон вообще предпочитал не лезть в эти уголовные юридические тяжбы, лишь исправно выполняя осмотр тел и вскрытие тех, чьи останки не несли на себе признаков насильственной смерти. Однако, без формальностей обойтись не вышло.

– Я заберу ее в участок и произведу там подробный досмотр, и отдам честь бюрократическому маховику… Заполню свой отчет и передам шерифу. Если у него не возникнет вопросов, тело отдадут вам, и вы спокойно воздадите ему все положенные почести. – Ему вдруг сильно захотелось поскорее сделать отчет и отдать бедную мать скорбящему сыну поскорее. Дон был так далек от своей, и от одной мысли, что он не сможет бросить горсть земли на крышку ее гроба, ему стало тошно. И еще тошнотворнее было бы, если перед тем, как упокоиться, ее бренные останки трогали чьи-то, пусть и умелые, руки. Нужно было перестать об этом думать. Голубые глаза Дона зацепились за ремингтон, зажатый жертвой в предсмертной судороге. Док прищурился, смотря уже на сына, наклонив голову набок. – Когда вы видели мать в последний раз, мистер Дэвис? Откуда у нее этот ремингтон? – «Что терзало ее так сильно, что она взяла на душу такой грех?» – Какие у вас были отношения? Она говорила вам о том, что беспокоило ее в последнее время? – МакГроу вдруг показалось, что он вскрыл какой-то больной нарыв по тому, как неуловимо изменилось лицо Дэвиса при этом вопросе. – Ей не угрожали?

– Вчерашним днем, полагаю. Вечером я вернулся домой поздно и, решив, что все уже спят, сам тоже направился в кровать. – заметив револьвер, сжимаемый ледяной рукой трупа, Уильям дрогнул лицом, – Черт, понятия не имею! – Дэвис едва не надорвался, в очередной раз пытаясь не вспылить и не заехать по лицу МакГроу, – Последние несколько лет она сильно болела. После смерти отца на войне. Она очень тяжело перенесла эту новость…

Уильям вспоминал, как, приехав домой в 1864-ом с единственным оставшимся глазом, впервые за несколько лет увидел мать. Он вспоминал, как та бросилась к нему на шею, начала плакать, как она обливалась слезами. Он вспоминал, как рассказывал матери об отце, о совместных сражениях, проведенных под командованием прекрасных командиров Юга, о великой храбрости и отваге, о трагичной смерти своего отца в том, казалось, еще не слишком далеком 1863-ем году. Сейчас же, стоя на стартаунском кладбище через два года после своего возвращения с войны, Уильям испытывал лишь отвращение к той жестокости, которая творилась на территории Штатов столь недавно. Тошнотворное отвращение, подобное тому, когда человек впервые видит обезображенный до неузнаваемости труп, лежащий в какой-нибудь богом забытой канаве на задворках Чарльстона, поросшей мхом и уже тонущей в заболачивающейся воде с нечистотами, стекающей сюда откуда-то сверху, с более важных городских улиц и канав.

– Позвольте, мистер МакГроу. Я бы хотел покинуть это место как можно скорее. Если вас не затруднит, оповестите меня об окончании своих работ, как только сумеете, или, что более вероятно, я сам зайду к вам позже. А сейчас, думаю, стоит направиться к гробовщику.

Печаль подкатила к глазам Уильяма, отчасти они даже покраснели, но мужчина поспешил кивнуть в знак признательности доку и столь же скоро ретироваться с места происшествия.

Дональд долго смотрел вслед уходящему мужчине, и шлейф уныния его и боли, порожденный сегодняшним утром, окутал и его самого. Отчего так сжалось его нутро от одного взгляда на опущенные плечи Дэвиса, будто придавленные тяжкой, не посильной для него ношей? Одно дело потерять родного и любимого на войне, и познать всю горькую сладость ненависти к сгубившему его и мести за его незабвенную память. Но как ненавидеть любимого, если он покинул эту землю по своей воле? Как заставить ее страдать?

Вечером, когда заполненный с чувством холодного профессионализма протокол осмотра и вскрытия был заполнен, Дон долго смотрел на женщину, покоющуюся на его столе. Шериф подробно изучил документ, опросил Дэвиса и решил не открывать дела, к великому облегчению доктора. Теперь все встало на свои места. Война оставила несчастную миссис Дэвис с разбитым сердцем и обрушила ее надежды на новый, свободный мир и спокойную старость с любимым мужем. Отчаяние и боль утянули ее на дно, и всплыть на поверхность ей уже не было суждено… Дону отчаянно хотелось, чтобы гробовщик забрал тело поскорее. Чтобы ее сын мог оплакать мать в одиночестве и проститься с ней навсегда так, как сам того пожелает. Чтобы оно не напоминало ему о бессмысленности той мясорубки, из которой ему удалось выйти живым и вытащить из ее тисков десятки других, и которую он так отчаянно пытался забыть. Залить бурбоном и успокоить морфием. Он твердо решил для себя, что это дело станет для него последним.