Олег Фурсин - Моисей, кто ты?

Последний из защитников маленького Мозе, не принимавший участия в битве, добежал с корзиной в руке до дворца, проник сквозь ограду в известном ему месте. Тенью скользил за ним преследователь, раненый и слабеющий, но неукротимый. Кровь сочилась у него откуда-то справа, из области подреберья. Зажимая рану, он бежал за спасителем Мозе, и настиг его у того самого места, где воды Нила отводились в канал, огибающий затем дворец, дающий исток многочисленным рукавам, идущим через сад. Он успел пронзить своим мечом того, кто нес корзину с ребёнком, но упал и сам, истекая кровью.

Не было в тот день и час владыки во дворце, потому и не очень добросовестно охраняли его. Проспала битву за воротами и в саду охрана.

Дочь фараона, Мери-та-Атон, жила во дворце в это время. Девочка подросла, стала девушкой; многие отмечали её красоту, унаследованную от матери, говорили и об уме, о добром её сердце. Причиной её жизни в отдалении от матери и сестёр стало именно взросление. Владыка Кемет, Верхней и Нижней ее земель, не имел главной жены. Нефертити перестала ею быть, Кийя или Бакетатон ею не стали.

Но продолжаться так долго не могло. Мери-та-Атон, дочь фараона, была подходящей супругой повелителю, и должна была ею стать. Таков закон Кемет. И, кажется, повелитель начал склоняться к тому, чтоб следовать ему. Была ли Мери-та-Атон, юная девушка, похожа на Нефертити, какою он помнил любимую жену? Увы, да.

Годы не могли вовсе убить красоту Нефертити, но лишили женщину прелести юности. Не было уж тонких гибких рук, и по утрам с досадой отмечала она мешки под глазами, и кожа запястий выдавала ненавистные кольца-морщины. Улыбка её уж не была такой открытой; да она и боялась теперь улыбаться, боялась того, что побегут от открытой улыбки морщинки-лучики от глаз, ото рта…

Не то Мери-Та-Атон. Кровь приливала к губам и щекам девушки, и кожа её была нежной, и дыхание ароматным. И отец должен был стать её супругом и повелителем, таков закон Египта!

Мери-Ра был при Мери-та-Атон, и он учил её гимнам, которые станет она возносить Атону вместе со своим супругом-повелителем; и слушал её пение под звуки систра, и руководил ею каждый день. До дня, когда владыка, быть может, возьмёт её в жёны, времени было ещё довольно. Оно исчислялось и годом, и двумя, и тремя. А пока жрец воспитывал её – так, как следовало воспитывать будущую подругу владыки.

Но не мог быть с ней рядом всегда и повсюду.

Не мог он присутствовать при утреннем купании дочери фараона. И не присутствовал. Женщины были с ней, те, что разминали ей плечи, обтирали её после купания, меняли одежду.

Природная скромность девушки повелевала ей купаться вдали от чужих глаз. Она любила заросли камыша на канале.

Утром того дня, когда судьба Мозе сделала свой сумасшедший скачок, Мери-та-Атон купалась в любимой заводи.

К её ногам, к её чудным изящным стопам, принесла вода корзину. Хорошо просмоленную, добротную корзину.

Рыбы не было в ней, не было даров и фруктов. Но крепенький малыш нескольких месяцев отроду лежал в ней, посасывая свой палец.

Она остановила корзину, не веря глазам, стала осматривать ребёнка. Он был похож, очень похож на её маленького брата, нынешнего наследника престола. Только крепыш, ручки с ножками заполнены, круглые, и он такой спокойный…

И тут свершилось чудо: молчун Мозе, тихий, спокойный ребёнок, вечно улыбающийся, невозмутимый, вдруг выбросил палец изо рта, и заорал. Он не просто плакал, он заливался криком, от которого звенело в ушах..

Дочь фараона вняла его призыву и, взяв малыша на руки, нежно прижала к груди…

Мозе вернулся домой!

Унылая, безжизненная пустыня. Бурые, желтые и черные горы, не горы – скалы, возвышающиеся над кучами песка и грудами сваленных в беспорядке мелких камней. С вершин некоторых скал стекают целые реки белого песка. Вечерами морщины гор окрашиваются заходящим солнцем в желтый, потом оранжево-розовый цвет. Когда свет уходит, горы становятся уныло-серыми. Ещё позже они сливаются с небом, всё вместе проваливается во мрак. А под конец на чёрном небе зажигаются яркие звёзды. Ни души, ни облачка, ничего движущегося на большом пространстве.

Кажется, здесь нет, и не может быть никого, кроме Него, Бога. Быть может, это единственное место на земле, где мог бы Он бродить в одиночестве, не опасаясь быть замеченным. Камни, бесконечный песок и огромные причудливые горы, среди которых скрыты долины, провалы. Сад Господень, где ничему живому нет места.

И, однако, вот где-то здесь, недалеко, стоит стан людской, затерявшийся в песках. Спят люди, охраняемые бдительными стражами. Верблюды улеглись на песках, волы. Где-то слышен тимпан и приглушенное пение, где-то храп, а ещё где-то проклятие и неласковое слово.

И, однако, всё чаще там, впереди, куда идёт народ хаабиру [1], на фоне чёрного неба возникают неясные вспышки света, очень яркие. И странно гудит земля, и слышится неясный шум.

В пустыне всё-таки многое идёт не так, как обычно.

Жёлтое око пустыни уже который день всматривается в странную пару людей, пересекающих её обычно безлюдное, ныне более заселенное пространство. Следят за ней горы из песчаника и скалы из камней, смешанные в пустыню.

Не скрываясь, идёт и едет народ, и очевидно, что единственное желание, охватившее всех без исключения людей, хаабиру, покидающих страну своего рабства, покинуть и пустыню как можно скорей. И это единственное желание самой пустыни: пусть уходят.

А вот эти двое хотят другого: быть вечно на краю людского стана, не сливаясь с ним. Пусть бы шли они, люди, и эти двое вослед им, вечно. Ненависть не остынет, и месть будет сладкой.

Один из этой пары, он взрослый, мужчина. Мальчик, которого он таскает на спине, тот лет пяти, не больше. И веса у него нет почти, и сил.

Отец почему-то не видит, как медленно угасает жизнь ребенка, которого таскает он с собой. Не видит бледности мальчика, не видит истощения. Впрочем, ребёнок закутан днём и ночью, ночью от холода, днём от солнца. Может, потому не различает отец грозных признаков стоящей на пороге смерти?

Он и сам похож на высохшую мумию. Он и сам почти не ест, не пьёт. Но ему это не важно. Он идёт по следу стана, он рыщет, как хищник, вдыхая жар пустыни…

Есть ещё двое гостей, которых узнает пустыня в лицо. Ночь за ночью лезут они на скалы, обследуя каждую впадину, каждую дыру в каменистой части, потом идут по песчанику, месят ногами песок и катают камни. Странно видеть эти поиски: зачем они? Что же, кроме песка и камня, можно найти в этих пределах?

С десяток воинов охраняют этих двоих, но воины меняются, а эти двое с факелами возглавляют маленький отряд каждую ночь.

Обычно затихает стан, успокаиваются люди, замолкают животные. К шатру, где обретается старший из двоих, подходит подчинённый, и зовёт тихонько: