Хилари Мантел - Вулфхолл, или Волчий зал

На лице у сэра Томаса горят алые пятна.

– Вы закончили, милорд кардинал?

– Да. Ступайте.

Болейн поворачивается в вихре темного шелка. Глаза блестят – неужели в них слезы гнева? В комнате темно, но он, Томас Кромвель, очень зорок.

– Ах да, минуточку, сэр Томас. – Слова кардинала настигают и, как аркан, разворачивают жертву. – Так вот, сэр Томас, не забывайте свою родословную. Семейство Перси – одно из знатнейших в стране. Вам, конечно, очень повезло взять жену из Говардов, но ведь Болейны, если не ошибаюсь, раньше занимались торговлей? Ваш предок был лорд-мэром Лондона, не так ли? Или я спутал ваш род с более именитыми Болейнами?

Красные пятна исчезли с лица сэра Томаса; сейчас оно бледно, словно дипломат от гнева вот-вот лишится чувств. Покидая комнату, сэр Томас шепчет: «Сын мясника», а проходя мимо стряпчего – который сидит, сложив тяжелые руки на столе, – бросает: «Пес мясника».

Дверь хлопает.

Кардинал говорит:

– Выходи, пес.

Его милость смеется, подперев голову руками:

– Смотрите и учитесь, Томас. Вам не исправить свою родословную – а, видит Бог, она еще постыднее моей. Трюк в том, чтобы напоминать им об их же собственных мерках. Придумали правила – не обижайтесь, когда я строже других требую эти правила соблюдать. Перси выше Болейнов. И пусть не воображает о себе лишнего!

– Разумно ли злить людей?

– Конечно нет. Однако я устаю от трудов, и мне надо иногда позабавиться. – Кардинал смотрит на него ласково, и это наводит на подозрение, что следующая забава сегодняшнего вечера (после того, как Болейн изорван в клочья и брошен на землю, словно апельсиновая кожура) – наставительная беседа с Томасом Кромвелем. – К кому следует проявлять почтение? К Перси, Стаффордам, Говардам, Тэлботам, да. Если уж дразнить их, то берите палку подлиннее. А Болейн… в фаворе у короля, да и вообще способный малый. Вот почему я вскрываю все письма сэра Томаса вот уже много лет.

– В таком случае милорду известно… о нет, простите, вам такое слушать негоже.

– Что? – спрашивает кардинал.

– Всего лишь сплетни. Я бы не хотел вводить вашу милость в заблуждение.

– Нельзя говорить и не говорить. Выкладывайте.

– Да просто женщины болтают. Мастерицы. Жены суконщиков. – Он ждет, улыбаясь. – Я уверен, вашей милости не до бабских пересудов.

Кардинал со смехом встает из кресла, тень прыгает по стене. Рука стремительно тянется вперед, вседосягающая, словно десница Божья.

Однако, когда Бог сжимает пальцы в кулак, они хватают воздух. Человек, только что стоявший напротив, теперь на другом конце комнаты, у стены.

Тень колышется и замирает. Кардинал неподвижен. Стена ловит ритм его дыхания. Кардинал склоняет голову (волосы в свете камина окружены нимбом), смотрит в пустую горсть. Растопыривает исполинскую, в отблесках пламени пятерню. Упирается ею в стол, и она исчезает, сливается с камчатной скатертью. Лицо кардинала в тени.

Он – Томас, а также Томос, Томмазо и Томаэс Кромвель – вбирает все свои былые образы в нынешнее тело и осторожно возвращается на прежнее место. Его единственная тень скользит по стене – гость, неуверенный, что ему рады. Который из Томасов увидел нацеленный в грудь удар? В такие мгновения тело действует по памяти. Ты отпрыгиваешь, пригибаешься, бежишь; или прошлое выбрасывает твой кулак без посредства воли. А если бы у тебя в руке был нож? Так и происходят убийства.

Он что-то говорит, кардинал что-то говорит. Оба умолкают. Кардинал опускается в кресло. Он мгновение медлит, потом тоже садится. Его милость произносит:

– Я и впрямь хотел узнать лондонские сплетни, но не собирался их из вас выбивать.

Кардинал некоторое время изучает бумаги на столе, давая неловкости пройти, а когда заговаривает, то уже совсем другим тоном – беспечным, словно рассказывает после ужина забавный анекдот:

– У моего отца был знакомый… точнее, покупатель… с очень красным лицом. Вот таким. – Трогает для иллюстрации рукав. – Ревелл его звали, Майлс Ревелл. – Рука снова ложится на темную камчатную скатерть. – Добропорядочный горожанин, любитель пропустить стаканчик рейнского. Только я почему-то вообразил, будто он пьет кровь… может, нянька мне сказала, может, кто-то из детей. Когда отцовские подмастерья узнали… по моей глупости, конечно, потому что я плакал от страха… они завели обыкновение кричать: «Ревелл идет, сейчас будет пить кровь, беги, Томас Вулси, спасайся!» Я убегал, будто за мной черт гонится, на другой конец рынка. Странно, что не угодил под телегу. – Кардинал берет со стола восковую печать, вертит, кладет на место. – Даже и теперь, когда я вижу краснолицего человека – например, герцога Суффолка, – мне хочется плакать. – Пауза. – Итак, Томас… неужто клирик не может встать без того, чтобы его сочли кровопийцей? – Снова берет печать, вертит в руках, отводит взгляд, продолжает, явно забавляясь. – Пугаетесь ли вы епископов? А приходских священников? Дрожите ли при виде настоятеля?

Он говорит:

– Как это называется? Я не знаю английского слова. Эсток…

Может быть, и нет английского слова для узкого клинка, который вгоняют под ребра. Кардинал спрашивает:

– И это было?…

Это было двадцать лет назад. Урок усвоен накрепко. Ночь, лед, застывшее сердце Европы; лес, озеро, серебристое под зимними звездами; комната, свет камина, скользнувшая по стене тень. Он не видел убийцу, только движение тени.

– И все равно, – продолжает кардинал. – Я не встречался с мастером Ревеллом сорок лет. Он небось давно в могиле. А тот человек?… Тоже давно мертв?

Деликатнейший из всех мыслимых способов полюбопытствовать у собеседника, есть ли за ним убийство.

– Да, милорд. Горит в аду, если вашей милости угодно.

Вулси улыбается – не из-за упоминания ада, а из-за учтивого признания широты своей власти:

– Значит, всякий, поднявший руку на юного Кромвеля, повинен геенне огненной?

– Вы бы его видели, милорд. Он был так грязен, что в чистилище его бы не пустили. Кровь Агнца, как нас учат, спасает грешников, но даже она не отмыла бы того малого дочиста.

– Я за то, чтобы в мире было как можно меньше грязи. – Вулси смотрит печально. – Вы ведь исповедались?

– Это было давно.

– Вы, конечно, исповедались?

– Милорд кардинал, я был солдатом.

– Солдаты чают Царствия Небесного.

Он смотрит Вулси в лицо. Поди пойми, во что кардинал верит.

– Мы все его чаем.

Как там в считалочке? Солдат, моряк, король, босяк.

– Итак, вы в юности были не сахар, – говорит кардинал. – Ça ne fait rien [17] Не важно (фр.). . A тот грязный малый, который на вас напал… он ведь не был духовным лицом?

Улыбка.

– Я не спрашивал.

– Да, странные шутки выкидывает с нами память. Томас, я постараюсь в вашем присутствии не совершать резких движений, и все у нас будет хорошо.