Святослав Воеводин - Евпраксия – святая грешница

– Я и сам могу ответить на ваш вопрос, графиня, – произнес он. – Истинный дворянин никогда не нарушает слово.

– Рада слышать это, барон, – кивнула Евпраксия, которая выучила не только язык немцев, но и высокомерную манеру держаться, смотреть и говорить. – А то я уж начала подумывать о том, чтобы вернуться в Киев и взять себе других сопровождающих. Спасибо, барон, что вы избавили меня от лишних и, надеюсь, ненужных усилий.

Она сама давалась диву тому, насколько уверенно звучит ее голос, как чеканит фразы язык, тому, как равнодушно и непринужденно стоит она перед дерзким бароном и его людьми.

Он продолжал неестественно улыбаться, не зная, что сказать на эту отповедь, пронизанную ледяной вежливостью, как ядом, который убивает не сразу, а постепенно разъедает душу. От необходимости говорить его избавило внезапное падение упившегося соотечественника. Если бы сосед вовремя не подхватил Седрика, тот бы непременно расшиб лицо об землю.

Горислав презрительно расхохотался.

– Знай наших, – сказал он под пересмешки дружинников. – Мне это вино кислое – тьфу! Я только в раж начал входить. – Он отыскал помутневшим взглядом фон Дюрента. – А хочешь, немец, станем через костер на спор прыгать? Али кишка тонка?

Буркнув себе под нос какое-то немецкое ругательство, барон резко повернулся на каблуках и пошел в свой шатер. Расхохотавшись, Горислав крикнул:

– Гляди, княжна!

Прежде чем Евпраксия успела удержать его, он сорвался с места, легко пробежал расстояние, отделяющее его от кострища, и, оттолкнувшись, перенесся через оранжевое пламя. На другом конце в черный воздух взлетели россыпи искр от его приземления. Моргая, Евпраксия поискала взглядом лихого оруженосца и нигде не увидела. Куда он подевался? Растворился в ночи?

Но нет, Горислав всего лишь лежал, распростертый на земле, и выдавал свое местонахождение богатырским храпом. Евпраксия распорядилась поскорее убрать его с глаз долой, пока немцы не увидели. Маленькие победы, одержанные этой ночью, воодушевили ее. Будущее перестало казаться таким уж беспросветным.

Дорога все тянулась и тянулась к горизонту, то прорезая лесные чащи, то пролегая через зеленые равнины, прыгая через реки, взбираясь на пригорки и горы, сбегая вниз и нигде не заканчиваясь. Ей были нипочем дожди и солнцепек, она ловко обминала болота и овраги, не терялась в ночном мраке и не отказывала в прибежище никому.

После поражения в состязании немцы возненавидели спутников еще сильнее, чем прежде. Они раздражались по каждому поводу и даже пытались подгонять волов, казавшихся им чересчур медлительными. Им хотелось как можно скорее вернуться на родину и избавиться от возложенной на них обузы.

Вспыльчивость едва не стоила им жизни во время встречи с отрядом, следующим по той же дороге, но в обратном направлении. Евпраксия так и не разобрала, какого рода-племени были эти люди. Прежде ей не доводилось видеть мужчин с такими длинными волосами, что их приходилось заплетать в косы, и с висячими, как у сомов, усами, заменяющими бороды. Воины носили меховые безрукавки или же скакали вовсе голыми по пояс. Немцы, не сообразив, что видят перед собой лишь дозорных, пожелали проехать непременно первыми и преградили незнакомцам путь.

Произошло это на узкой гати, переброшенной через заболоченный участок леса. Усачи, столкнувшись с немцами, придержали коней и загорланили, призывая подмогу. Она не заставила ждать себя долго. Пока обоз из Киева подтягивался к бревенчатой гати, с другой стороны прискакали сотни две всадников и не просто потеснили немцев, а опрокинули их в болото. Не ограничившись этим, они заняли всю дорогу и стали цепью, пропуская своих. Процессия растянулась чуть ли не на версту, и все время, пока она шла, обозу Евпраксии пришлось стоять на месте.

Искупавшийся в грязи барон Фридрих фон Дюрент, униженный и обозленный, не придумал ничего лучше, чем заставить погонщиков идти по болоту вброд. Верблюды заартачились, как ни били их палками, волы же покорно полезли в слякотную жижу, увязли там по брюхо и остановились, оглашая окрестности тоскливым ревом, вызывавшим хохот проезжих.

К тому времени, когда их удалось вытащить на твердую землю, они уже были не белыми, а серыми и шерсть сосульками засыхала на их боках. Евпраксию так разозлила выходка фон Дюрента, что она была готова наброситься на него с кулаками, но благоразумие взяло верх, и княжна ограничилась тем, что обронила сухо:

– Не стоило вам беспокоиться, барон. И вы были бы чище, и несчастные животные тоже.

То, что его поставили на одну доску с волами и конями, вывело фон Дюрента из себя до такой степени, что он наговорил Евпраксии дерзостей и удалился, отказавшись просить прощения. Поразмыслив, она решила оставить выходку немца без последствий. В своем нежном возрасте девушке хватило ума сообразить, что иногда лучше не припирать подданных к стенке и позволять им выпустить пар.

До самой ночи путникам не встретилось ни одного чистого водоема, где можно было бы отмыться и очиститься после барахтанья в болоте. Они разбили лагерь посреди черной чащи под пугающе огромной, выпуклой луной, которая не походила на тот плоский диск, каковым была раньше. Лесная нечисть собралась вокруг, жутко вскрикивая на разные голоса: кто зверем, кто птицей.

Как выяснилось, остерегаться нужно было не оборотней и леших, а людей, которые всех хуже и опаснее в этом мире. Небо начало сереть, а звезды – блекнуть, когда Евпраксию разбудили воинственные крики, ругань и бряцанье оружия. То было внезапное нападение на лагерь. Разбойники решили сделать это ближе к рассвету, когда часовых сморит сон, но просчитались, ибо Горислав, как верный пес, каждую ночь караулил свою княжну, а сон его был по-звериному чуток. Увидев тени, подкрадывающиеся со всех сторон, он бросился в бой и успел зарубить двоих, прежде чем на помощь подоспели остальные.

Евпраксия, разбуженная шумом, высунулась в прорезное окно своего жилища и увидела звероподобного мужика с воинственно занесенным топором. Вместо того чтобы нанести удар, он охнул и застыл, пуская по бороде кровавые ручьи. Из его груди выдвинулся блестящий предмет, в котором Евпраксия узнала острие меча. Пронзивший разбойника немец не успел выдернуть клинок, когда на него налетели сразу двое, орудуя дубиной и косой, снятой с древка и обмотанной холстиной. Они легко взяли верх над одним противником, застигнутым врасплох, но восторжествовать не успели, поскольку обоих одновременно сразили мечи Горислава и Седрика.

Солнце еще не проглянуло в утренних сумерках, когда бой был окончен. Всего защитники обоза убили девятерых, ранив двоих и обратив десятка полтора в бегство. Барон фон Дюрент велел подвести к себе пленника, поставил рядом переводчика и сказал следующее: