Святослав Воеводин - Евпраксия – святая грешница

Аббат Альбрехт, состоявший при посольстве переводчиком, сделал несколько шагов вперед, чтобы услужить хозяину, но тот предостерегающе поднял руку.

– Я сам справлюсь, – сказал он, приблизившись. – А в случае необходимости мне поможет с переводом госпожа Праксида. Вы ведь не откажете мне, Праксида?

Горислав, разумеется, не понял ни слова из сказанного, но от его внимания не укрылось, что вопрос заставил Евпраксию напрячься.

– Княжна, – сказал он, глядя барону в глаза, – если кто станет докучать тебе, то только скажи, я живо отважу любого.

– Маркграфиня Праксида, – обратился к ней фон Дюрент, – вы ведь уже почти графиня, так что не пристало вам позволять слугам распускать язык в вашем присутствии так, будто кто-то дал им слово.

Пока эти двое говорили, Евпраксия никак не могла решить, на кого из них ей смотреть и кого слушать. Но когда за спиной барона выросла фигура фон Седрика, того самого рыцаря, которого оттолкнул от кровати Горислав во время сватовства, она не только повернулась в ту сторону, но и попыталась заслонить собой соотечественника.

– Отлично! – насмешливо воскликнул фон Седрик. – Я вижу, русские воины непобедимы, покуда прячутся за спинами женщин.

Горислав усвоил пока что лишь отдельные немецкие слова, но и этого хватило, чтобы понять смысл сказанного.

– Оставь нас, княжна, – произнес он, отстраняя ее плечом. – Здесь мужской разговор затевается.

Барон Дюрент указал на него рукой в замшевой перчатке.

– Каков храбрец! – воскликнул он. – Знает, что я дал князю слово не обижать его, вот и не боится.

– Однако же я никому ничего не обещал, – заметил фон Седрик, выступая вперед. – Не скованный обетами, я готов проучить любого, кто дерзит вашему высочеству.

Евпраксия поняла, что еще мгновение – и будет поздно: мечи выскочат из ножен и, сверкая в свете костров, не успокоятся, пока не отведают человеческой крови. Разведя руки в стороны и как бы удерживая ими спорщиков на расстоянии, она воскликнула:

– Остановитесь! Не пристало моим защитникам ссориться друг с другом. Как же я могу положиться на вас, когда вы грызетесь между собою, подобно диким зверям, не владеющим собой?

– Мужчины устроены так, что им непременно нужно выяснить, кто сильнее, госпожа, – вкрадчиво произнес барон Дюрент. – Пусть испробуют крепость и остроту своих мечей.

Его ноздри раздулись в ожидании кровавой потехи.

– Имеются другие способы померяться силами, – возразила Евпраксия.

– Что может знать об этом женщина, да еще столь юная, как вы?

– Мне приходилось видеть мужские забавы в Киеве. Вот, например, садятся двое напротив и начинают пить хмельную брагу, покуда один не опьянеет и не свалится под стол. Или же соперники сходятся в очерченном круге в борьбе, стремясь вытолкнуть друг друга за проведенную черту. Что касается мечей, то на пирах их заменяют палками разной длины.

К этому времени к ним подошел аббат Альбрехт и прислушался к тому, что говорила Евпраксия, а говорила княжна на своем языке, чтобы Гориславу было понятно, о чем идет речь. Немцы же слушали перевод, и, похоже, услышанное им нравилось, по крайней мере барону Дюренту.

– Что ж, – молвил он, – неплохая идея. Седрик, а готов ты испытать русака с кружкою в руке? Поглядим, кто кого одолеет. – Он незаметно подмигнул соратнику. – Раз нельзя проливать кровь, то пусть льется вино. Я захватил в дорогу пару бочонков. Эй, Фридрих! Выкатывай из повозки бочку эльбского! Ты, Хорслафф, или как тебя там? Давай, покажи нам, на что ты годен.

Попытки Евпраксии урезонить Горислава не увенчались успехом. Он, как и все мужчины, оставался наполовину мальчишкой, готовым лезть к черту на рога, лишь бы его не посчитали слабаком и трусом. Вскоре Горислав и Седрик уже стояли друг напротив друга, поочередно опорожняя кружку, которую исправно наполнял для них один из слуг. Все немцы и русские собрались на поляне, чтобы проследить за необычным поединком. Не сговариваясь, зрители распределились таким образом, что не смешивались друг с другом, предпочитая стоять особняком. Это лишний раз напомнило Евпраксии, что ее везут на чужбину, где у нее не будет ни одной родной души. Разве что дети. Но и их немцы выучат своему языку и манерам. И дети тоже станут Евпраксии чужими.

Ей вдруг стали отвратительны все, кого она видела в неверном, пляшущем свете костров. Ее в равной мере коробил грубый хохот мужчин и приглушенное хихиканье женщин. Она испытывала одинаковое отвращение и к немцам, и к соотечественникам. Она устала от постоянной вони, шума, тряски, невозможности остаться одной, чтобы насладиться покоем. Хотелось помыться. Хотелось побыть в полном одиночестве. Поесть вкусно на чистой скатерти. Поспать сладко на мягкой перине. Не слышать мужского храпа, зевков и хруста суставов. Не шарахаться от верблюдов, оскаленных жеребцов и собак, прибившихся к обозу.

Если кто-то и был мил Евпраксии среди окружавшей ее толпы, то только влюбленный в нее Горислав. Ему каким-то чудом удавалось не пьянеть, хотя немцы следили, чтобы он пил вровень с их соотечественником. Он только бледнел, хмурился и часто облизывал губы, но в остальном держался молодцом.

Седрика же шатало все сильнее, так что он был вынужден постоянно переступать с ноги на ногу, дабы не потерять равновесия. Барон подал знак воину, и тот подставил Седрику плечо.

– Нечестно, – загудели русские. – Пускай сам на ногах держится.

– Нечестно, – поддержала своих Евпраксия.

Фридрих фон Дюрент встретился с ней взглядом и возразил:

– Каждый стоит, где хочет, Ваше Высочество.

Глядя ему в глаза, Горислав выцедил очередную кружку и протянул ее виночерпию.

– Ничего, княжна, – произнес он, утирая бородку тыльной стороной ладони. – Хлипок немчик. Нехай держится. Все одно свалится. Слабаки они.

Аббат Альбрехт перевел, и лицо барона перекосилось.

– Ты сам упадешь, – сказал он. – И больше не встанешь.

– Барон! – вмешалась Евпраксия. – Должна ли я напоминать вам об уговоре? Или в ваших краях не принято держать данное слово? Обещаю вам, это будет первый вопрос, который я задам вашему господину при встрече.

Казалось, фон Дюрента вот-вот хватит удар, так сильно налилось его лицо кровью. Княжна нащупала его уязвимую точку. Как бы барон ни пыжился, как бы ни бахвалился, он был слугой, посланным выполнить хозяйский наказ. Осознав это, она наконец избавилась от смутного страха, вызванного присутствием этого человека. Он больше не был властен над ней. Евпраксия была здесь полновластной хозяйкой. Фон Дюрент всего лишь сопровождал ее в пути и отвечал за ее комфорт и безопасность.

Он тоже понял, что она поняла. Его подкрученные усы дернулись и растянулись вместе с губами, изображая улыбку.