Анатоль Корнейчик - Зимарумба, или Снега водевиль

В их доме находилась одна драгоценность, которой не было ни у кого другого, – во всяком случае, в каких бы домах своих друзей и знакомых не бывал бы Сергей, он такой вещи нигде не встречал. Драгоценность эта была, доставшийся по наследству, стоявший в родительской спальне, полностью сделанный из карельской березы, без всякой там фанеры, покрытый яхтенным лаком, древний, добротной работы, шкаф. В дверцу шкафа снаружи, делая его еще более праздничным, было вставлено из толстого стекла, с широким фацетом по краям, зеркало. Занимавшее собой, всю высоту дверцы, слегка потускневшее от времени, зеркало, было обрамлено рамкой с витиеватым узором, весьма искусной резьбы. Повторяя тему узора, на внутреннем замке красовалась бронзовая накладка, а в скважине поблескивал бронзовый же, довольно внушительного размера, отполированный руками, ключ.

В шкафу хранились большей частью дорогие материны наряды. Она никогда не покупала дешевой одежды. Всегда предпочитала, сэкономив деньги, покупать только самые качественные вещи. И любила повторять: «Хорошая одежда никогда не выйдет из моды». И, действительно, во что бы она ни одевалась, никто и никогда не мог упрекнуть ее, что она не модно одета.

Рассматривая себя в зеркале, наблюдая, как лоснится и переливается на складках различными оттенками синего цвета, гладкая, словно шелковая, блестящая ткань, Сергей, с удовольствием прислушиваясь к новому звуку, медленно таскал вверх-вниз бегунок молнии. У него никогда прежде не было ни одной одежки с такой длинной, да еще, что бы расстегивалась полностью, молнией. Как следует, насладившись в самую пору подошедшим костюмом, ласковым звуком, издаваемым молнией, Сергей выпустил бегунок из рук, – та штуковина, за которую он таскал бегунок, повисла, слегка раскачиваясь из стороны в сторону. Сергей заметил это покачивание и тут же подумал: «О, как хвост у собаки, – и тут его осенило, – так вот почему бегунок называют собачкой! Именно из-за этого – как будто собака виляет хвостом». Это и было одно из открытий, сделанных Сергеем. Особенностью внутренней организации Сергея было то, что однажды пришедшая ему на ум мысль, в его сознании тут же превращалась в крепкое убеждение. Так произошло и с мыслью о собачке – она сразу же сделалась его убеждением.

На разукрашенных морозом елово-лапчатыми узорами стеклах окна стали происходить видимые изменения. Вначале глубокий черный цвет окон постепенно утратил свою ночную густоту, окна приобрели темно-серый цвет, потом все более и более светлели, стали светло-серыми, а потом и вовсе перекрасились в молочно-белые. Там, за окном совершался восход зимнего солнца. Молочный цвет на совсем короткое время полыхнул красным и почти сразу же перетек в нежно-розовый. Это блеснул по небу первый солнечный луч.

Потом узоры на окне опять побелели, но сделались совершенно прозрачными без замутненного молочного оттенка. И наконец, на всех шести квадратах окна установился незыблемый голубой цвет. Солнце оторвалось от горизонта и, отражаясь от снега, залило все вокруг голубым светом.

«Ну, – пора!»

Сергей бодро вылез из-под нагретого одеяла и стал быстро, но без лишней суеты, собираться.

Ему чрезвычайно нравилось то, какими выверенными и точными были все его движения. Он ощущал почти безграничную радость, наблюдая за тем, как ловко он управляется со своим во всех мельчайших приказаниях послушным ему телом.

В ванной он умылся вначале теплой, а потом – чтобы взбодрить себя – ополоснул лицо и шею холодной водой. Умываться таким образом, он считал самым правильным – вначале надо разбудить организм, дать ему почувствовать на каком он свете находится, а потом уж можно и даже нужно задать ему небольшую встряску. Он считал дураками тех, кто, не дав телу разогреться, ошарашивал его утренним «закаливающим» душем. «Дураки, они не понимают, что таким закаливанием они только вредят себе»!

Освеженный, он деловито прошел по короткому коридорчику на кухню, не забыв плотно прикрыть за собой – чтобы не разбудить брата и родителей, застекленную дверь.

На маленькой кухоньке, тесно заставленной самой необходимой мебелью, едва могли развернуться два человека. Привычно двигаясь в узких проходах между небольшим столом, буфетом и холодильником, Сергей принялся готовить себе завтрак. На клеенку, покрывавшую стол, в нескольких местах прорезанную, с вытертым на изгибах, и особенно сильно на углах, синим клетчатым рисунком, он положил разделочную доску. В другие дни, наспех собираясь по утрам в техникум, он нарезал себе хлеб прямо на клеенке, но сегодня был особенный день, и он решил делать все правильно. На старую с глубокими выемками от долгого употребления с обеих сторон доску он положил початый батон. То, что батон был уже начат, порадовало Сергея – он любил горбушки, но тогда, когда из них не надо было делать бутерброд, – колбаса или сыр всегда сваливались с кулявшейся набок горбушки. Он отрезал от батона два толстых куска и оценивающе посмотрел на них. В его голове возникла картинка, ему представилась толпа рвущихся вперед лыжников, толкавшихся локтями, наперебой старавшихся обогнать друг друга.

«Да, пожалуй, сегодня мне понадобится больше энергии!» И он отрезал от батона третий, точно такой же толстый, кусок. Достал из приземистого пузатого холодильника масло, сыр и вареную колбасу. Налил из-под крана, в белый, в крупный красный горох, с черными отметинами выщербленной эмали, чайник, свежей воды, зажег спичкой газ в конфорке и поставил чайник на плиту закипать. Неспеша развернул хрустящую с промокшими насквозь большими жирными пятнами пергаментную бумагу и перед ним оказался огромный кусок может весом на целый килограмм, купленного про запас, ароматно пахнущего желтого сливочного масла.

Наперед, зная по опыту, что замороженное масло не так-то просто будет отрезать, проделал следующее: тщательно промыл от хлебных крошек под холодной струей нож и, приоткрыв крышку чайника, сунул внутрь него лезвие ножа. Выждав время, когда по его расчетам, лезвие должно было достаточно нагреться в закипающей воде, он достал нож из чайника и, быстро приловчившись, двигая нож сверху донизу, отплавил себе от куска масла пластину нужной толщины. И по привычке, довольный своими действиями, как будто завершая победный ритуал, аккуратно положил плашмя лезвие ножа на язык, сомкнул губы и, медленно вытаскивая нож изо рта, облизал его. Подтопленное масло оставило во рту приятное деликатесное послевкусие.

Открытие это – не резать масло, а плавить его горячим ножом, Сергей сделал не так давно и никому о нем не рассказывал, сохраняя его как свой большой секрет.

Правда, с недавних пор, мать стала жаловаться на то, что кухонные ножи, в особенности один из них, а это и был как раз тот нож, которым Сергей чаще всего пользовался, стали очень быстро затупляться. Она накидывалась на ни в чем не повинного мужа, и тот, не понимая в чем дело, безропотно, уступая жениному ворчанию, все чаще и чаще точил ножи.