Ирина Чайковская - Дело о деньгах. Из тайных записок Авдотьи Панаевой

– Евдокси, не иронизируй, ты понимаешь, о чем я говорю. Этот почти сорокалетний рядовой, бывший князь, так на меня смотрел, таким взглядом, что я, право, не знала, что подумать; у Ники никогда не будет такого взгляда… он головной человек, словно его вывели в пробирке… знаешь, есть легенда о гомункуле.

– Ты так говоришь, Мари, словно твой Ники никогда не имел дела с женщинами.

– Вот прелестно, имел он дело с женщинами! Но с какими! У него все женщины делятся на идеальных и материальных. Мне посчастливилось попасть в идеальные.

Как я уже сказала, все друзья мужа казались Мари намного его интереснее и предпочтительнее, кроме одного. Его она ненавидела всей силой своей изменчивой, но неподатливой натуры. Это был самый близкий друг Огар – ва, с которым познакомился тот еще в отрочестве и привязанность к которому превосходила все мыслимые пределы.

Мари всерьез считала, что Герц – н, обладающий сильной волей и несокрушимым напором, околдовал Нику, подчинил своему влиянию и управляет им как марионеткой. Она рассказывала, что никогда не испытывала такого панического страха, как в момент, когда предстала перед Герц – ым в первый раз. Было это, кажется, во Владимире, где Герц – н отбывал последний год своей ссылки. Подъезжая с Никой к деревянному флигельку, приютившему Герц – на и его жену, она тряслась как в лихорадке, но усилием воли заставила себя собраться и «всю сцену» провела как по маслу. – Самое главное – говорила она – было найти верную интонацию и не сбиваться с нее.

Интонация должна была быть, по словам Мари, тупая и линейная, голос должен был дрожать, что получилось у нее вполне естественно, так как ее действительно пробирала дрожь. Ей было забавно вспоминать, как перед лицом главного человека в Никиной жизни давала она обеты «быть верной подругой», «служить общим идеалам», «разделить судьбу» мужа и проч.

Мари была убеждена, что провела зоркого и подозрительного Герц – на, что он ей поверил и на первых порах одобрил выбор своего товарища. Но у самой Мари эта сцена отняла слишком много сил, она возненавидела «экзекутора», или даже «инквизитора», – словечки, применяемые ею для характеристики Герц – на.

Долговязый Иван Карлович вез нас на Никитскую. Я обедала вместе с Мари – в светлой круглой столовой, за столом с безупречной крахмальной скатертью, кушанья подавал лакей в белых перчатках, – а потом на извозчике возвращалась в гостиницу, где занималась попеременно то чтением, то вышиванием.

Пан – ва никогда не было на месте, он ездил с визитами, встречался с друзьями, наведывался в редакции, в общем вел жизнь вольного человека. Впрочем, и муж Мари вечно был в разъездах, за обедом я ни разу его не встретила. Обычно после обеда Мари предлагала мне остаться, но мне претила роскошь барского дома, я предпочитала скромные гостиничные апартаменты.

Родовой особняк Огар – ва, выстроенный еще Никиным дедом, обветшал, и Мари планировала провести его грандиозный ремонт. Думала обновить дерево окон и дверей, заменить всю мебель новейшими парижскими образцами, заново настелить узорный паркет. Когда я спросила, в какую сумму это может обойтись, Мари беспечно ответила: «Какая разница! Ники достаточно богат, чтобы оплатить расходы!».

После смерти отца, почти сразу по прекращении ссылки, Огар – в получил огромное, почти миллионное наследство. Одних крестьян – более двух тысяч душ. Но к своему состоянию относился он крайне легкомысленно, и с первого дня начал его проматывать, в чем помогала ему моя подруга. Основания у обоих, впрочем, были различные. Огар – в повсюду кричал, что хочет развязаться с собственностью, чтобы стать пролетарием и не эксплоатировать крестьян. Кстати сказать, большое их число отпустил он на свободу за мизерный выкуп. Мари же по характеру своему была мотовка; полученное мужем наследство развязало ей руки, она, как дитя, радовалась возможности делать дорогие покупки.

Такое отношение к деньгам было мне внове.

Рожденная в мещанском сословии и живя в среде актеров, трудом зарабатывающих себе на жизнь, я была поражена тем, с какой легкостью аристократы тратят не ими заработанные деньги. Тогда мне и в голову не приходило, что деньги Огар – ва тяжким грузом лягут на мою судьбу.

Судьба послала мне долгую жизнь. Сейчас, в 1889, мне почти семьдесят. Бог даст, проживу еще несколько лет, хотелось бы увидеть начало нового столетия, увижу ли? И так всех пережила. Видно, неспроста именно я пишу эти записки, ибо никого из тех, о ком в них рассказываю, нет уже в живых. Некр – в и Огар – в, муж Мари, умерли в 1877, в один год. Оба на руках у падших женщин, проявивших ангельское терпение к несчастным больным старикам. Фекла – Зина, сидела у постели умирающего день и ночь. Мне передавали, что был он так слаб, что даже рубашку на нем просил разрезать, – рубашка давила его своей тяжестью.

А Огар – в, вконец опустившийся, живший на подачки Герц – на и его семьи, так как от его собственного огромного состояния не осталось и гроша, нашел свой последний приют в каморке лондонской потаскушки. Это «погибшее, но милое созданье», в полном соответствии с Пушкиным, звали Мэри. Слышала, что был у нее сын, значит, ютились втроем: она, сын и Огар – в, под конец жизни прикованный к коляске.

Вот они люди 40 – х годов, как они сами себя величали, вот их прекрасное начало и жалкий конец. Знала бы Мари, что стало с ее Ники! Впрочем, хватило ей и своих горестей. Так рано она умерла, в 36 лет, дошла лишь до середины жизненной дороги. Неожиданно пришло из Парижа сообщение: умерла жена Огар – ва. Некр – в первый узнал, пришел ко мне. Я не поверила, хотя и знала, что с Сократушкой они давно расстались, что ведет она жизнь кочевую и разгульную, но умерла? Этого быть не могло, это Некр – в сочинил!

А потом получила письмо от самого Сократа. Он писал по – деловому, без сантиментов.

Вы, наверное, знаете, что Мари умерла. В последние годы я с ней мало общался, так как вернулся в Россию. Последний раз встретил в Неаполе в обществе какого – то лысого господина, говорящего только по – французски. Она сказала: знакомьтесь, это мой врач. – Вы нуждаетесь в услугах врача? – О да, с тех пор как вы меня бросили, у меня чахотка. И она рассмеялась. Больше я ее не видел. Посылаю вам ее локон, она дала его мне перед тем, как мы расстались. У вас он будет на месте – вы ведь были и остались ее подругой, а я для умершей – чужой человек.

В письмо была вложена тонкая рыжая прядь. Я положила ее в маленький кованый сундучок, подаренный мне Мари во время нашей последней встречи в Париже, за три года до ее кончины. Прядь волос, этот сундучок и маленькое кованое колечко – вот все что осталось у меня от моей подруги. Да еще процесс, который затеял против меня Огар – в после ее смерти. Да еще слухи, которые роились вокруг меня и Некр – ва.