Василий Иванов - Я вернусь

Я любил играть с ним.

–– Магантыык! – кричал издалека, приближаясь к своему дому. И тут же во дворе, словно из под земли вырастало белое пятно: это Магантык выскакивал из своего укрытия и прислушивался к зову хозяина. Завидев меня вдалеке, бросался навстречу, а я стремглав убегал от него к речке Чыбыыда, протекавшей недалеко от нашего дома и спешно прятался в кустах. Через некоторое время на берег выскакивал, радостный от предвкушения встречи, Магантык и с разбега плюхался прямо в воду, недоумевая, куда же я подевался.

А я выбегал из-за кустов и, смеясь во все горло, начинал улепетывать к дому от мокрого пса, попавшегося на уловку. Магантык громко лаял, словно досадовал на себя за очередную промашку, и в пару прыжков настигал меня, валил на землю и облизывал лицо. Мокрые, перепачканные, но дико счастливые, мы вместе возвращались домой…

Жили мы тогда в Верхневилюйском улусе, в местности Чёнгёрё. Магантык родился и вырос в тех местах. Говорят, что собаки привязываются к людям, а кошки к местности. В случае с моим белым псом, несмотря на нашу искреннюю привязанность друг к другу, все оказалось с точностью наоборот. Когда мы переехали в местность Тэптэгин, Магантык остался в Чёнгёрё один. Отчим два раза специально ездил за ним, привозил, но пес неизменно возвращался обратно. Три года он жил там вдали от людей, а потом кто-то застрелил одинокого белого пса…

Когда я вспоминаю его, мне становится и радостно, и грустно. Радостно от воспоминаний о нашей жизни вместе, грустно от того, что он остался один. Как он жил эти три года без меня? Может, он каждый день ждал, что кто-то крикнет вдалеке: «Маганты-ык!» и бросится бежать к речке. Почему-то, вспоминая его, я не могу удержать слез.

Глава 9. Ученик-работник

В школу я пошел впервые лет в десять. Тогда многие отдавали детей учиться позже положенного возраста. Люди жили по алаасам, далеко от Сыдыбыла, где находилась ближайшая к нам школа. Отдать детей учиться вовремя в большинстве случаев мешало одно обстоятельство: родители не могли найти семью, согласную приютить их ребенка во время учебы в школе.

Но в моем случае было не так. После перенесенных в раннем детстве болезней, я был настолько маленьким и худосочным, что родителям все казалось, что еще рано отдавать меня в школу, что я не смогу жить в людях, быть самостоятельным.

Несмотря на длительную задержку, я был далеко не самым старшим в своем классе, были ребята и повзрослее меня. Почему-то почти все одноклассницы были старше нас, мальчишек, на два-три года. Ох, и доставалось же нам от них порой, когда чересчур шалили!

В школе я слыл егозой и непоседой. Девчонок дразнил, много шалил, баловался. Из уроков любил родную литературу, язык, а вот по русскому языку и литературе откровенно «плавал».

Зимой я учился, а летом трудился в колхозе вместе с родителями. С двенадцати лет мне доверили двух быков, на которых я пахал и сеял наравне со взрослыми. До четырнадцати лет я работал за полтрудодня. Вместе с матерью и Давыдом мы зарабатывали до тысячи трудодней в год. Много работали, потому не бедствовали. Ели свой хлеб, держали трех коров. На столе у нас всегда были свои масло, сметана и молоко. Кроме этого мы сдавали государству по полторы туши мяса в год.

В четырнадцать я уже считался за взрослого, к тому времени научился управляться со сбруей, распрягать лошадь, ездить верхом. Потому я работал за полные трудодни на сенокосе. Работать мне было интересно, и трудились мы всегда с большой охотой. Моими мозолистыми ладонями больше всех гордилась моя мама. Для нее это было большим счастьем видеть, что ее сын стал настоящим трудовым человеком.

Глава 10. Хаабы

Сидел я за одной партой с будущим главой республики Гавриилом Чиряевым. Конечно, тогда об этом мы и помыслить не могли. Просто дружили, к тому же он приходился мне родственником по линии приемной матери. Гавриила все звали Хаабы, а меня Тонгсуо. Так нас и поминали всегда вместе: «Хаабы с Тонгсуо» или «Тонгсуо с Хаабы». Был он очень тихим, любознательным, скромным учеником, хотя иногда мог и пошалить. Мальчишка же!

Я часто бывал в семье Хаабы и не переставал каждый раз удивляться. Отец его, Иосиф Чиряев, статный интеллигентный мужчина еще до революции учился в Казани на медика. Но на старших курсах, когда студентов начали учить делать операции на трупах, он понял, что не выносит вида крови, и вернулся на родину без диплома врача.

В 1935 году отца Хаабы выбрали председателем колхоза. Был он большой новатор. При нем появились в Сыдыбыле колхозные амбары, сельский клуб, первые типовые хотоны 8 8 7 Хотон (як.) – Хлев 7. Некоторым людям такие новшества были не по нраву и потому, когда в одном из хотонов повесилась доярка, на деятельного председателя составили донос, пытались обвинить его в случившемся, называли «врагом народа». Но судья закрыла дело, сняв все нелепые обвинения.

После этого случая семья Хаабы переехала в Вилюйск, куда перевезли свой большой дом. Когда они жили в Кэданде, держали огород, на котором сажали неведомые нам, диковинные овощи. Впервые в своей жизни я попробовал дома у Хаабы огурцы. Они показались мне невкусными, горькими что я их выплюнул, но зато съел зараз четыре морковки. После этого у меня дико заболел живот. С тех пор я не ем огурцы и даже, будучи в армии, отказывался брать в рот хотя бы ломтик этого коварного овоща.

Глава 11. Как я узнал тайну своего рождения

Однажды, когда мне было лет двенадцать, я проходил мимо группы, собравшихся по какому-то поводу картежников. Один старик громко сказал:

–– Хо! Да он же вылитый отец! Прямо как будто сам Хонооску собственной персоной мимо проходит!

Хонооску – было прозвище Афанасия Тихонова. Мне доводилось видеть этого заядлого картежника, которого я считал образцом разгильдяйства и лености, и поэтому меня до глубины души оскорбили слова старика.

–– Никакой я не Хонооску! – крикнул ему в ответ и убежал.

–– И такой же вспыльчивый! – загоготала мне вслед честн а я компания.

Я был зол, как черт. Дома, возмущенный и оскорбленный я тут же пожаловался матери на глупое сравнение с пройдохой-картежником.

–– Они называли меня сыном Хонооску! – Гневно кричал я, размахивая руками.

У мамы вдруг сразу поникли брови, опустились плечи. Перемена в ее облике настолько бросалась в глаза, что я тут же смолк.

–– Что с тобой, мама? – спросил я.

–– Дело в том, что Хонооску действительно твой отец, – горько вздохнула мама. Потом она, гладя мою вихрастую голову, поведала историю моего усыновления.

Я был потрясен до глубины души, не описать словами тех чувств, что терзали меня в тот миг… Но я все понял. Смог совладать с переживаниями и еще больше и сильней полюбил свою, как оказалось, неродную маму.