Наталья Миронова - Ярославль в кольце эпидемий. Революционная повседневность в провинции

Народу, как ворон на помойке. Куча детей, набитые какой-то рухлядью коридоры, стойкий запах уксуса и жареного лука. Толстые усатые тетки в халатах и волосатые мужики в майках» 37 37 Алмазов Б. Охваченные членством. М, 2004. С.297—298 .

Чудовищный разгул сыпного тифа и прочих заразных болезней в Ярославле в первые годы Советской власти был в значительной мере предопределен. Эпидемии начали свое шествие не только из-за ужасающего санитарного состояния города, как уже было видно из предыдущей главы, но и из-за проблем с жильем. Пожалуй, можно согласиться с историком Л. Курцевым в том, что жилищный кризис, обрушившийся на горожан провинции, принял форму настоящего стихийного бедствия уже в 1917 году 38 38 Курцев Л. Повседневная жизнь провинциального города в годы гражданской войны (по материалам Ярославской и Костромской губерний). Диссертация на соискание уч. ст. к.и.н., защищена 2006, Ярославль. Рукопись. С. 69. , но именно ситуация после июля 1918 года поставила город на грань выживания. Как отмечает исследователь, по разным подсчетам ярославцы потеряли от 33 до 66% всех построек. Сгорели более двух тысяч домостроений, около 5000 квартир, около 15 000 комнат. Абсолютно без крова остались 28—30 тысяч человек, что составляло не менее трети населения 39 39 Там же. С. 73. . Л. Курцев впервые сравнил данные переписи 1920 года и сведения статистического бюро. По переписи населения, проведенной в августе 1920 года, жилых квартир в Ярославле оставалось 15518, наличных жителей – 72849, временно отсутствующих – 10667 40 40 Предварительные итоги переписи населения 1920 г. по Ярославской губернии. Без населения в войсковых частях и закрытых военных учреждениях. Ярославль, 1920. С. 4. . Реально же населения в Ярославле, по данным ярославского статистического бюро, составляло не 83516, а 129720 человек с учетом воинских частей, размещавшихся в жилых домах. Теперь, если посчитать, какая жилая площадь приходилась на одного человека (из того расчета, что в эксплуатации оставалось 114 000 кв. саженей всех площадей), то цифра появляется следующая: 1/3 кв. сажени жилплощади 41 41 1 сажень – 2,134 м . В одной комнате в Ярославле проживали 10—20 человек 42 42 Курцев Л. Повседневная жизнь провинциального …. С. 75. . Очевидно теперь, что стоит за этими цифрами: у каждого жителя, в лучшем случае, был лишь жалкий угол.

Надо ли говорить, что в такой ситуации не могло быть и речи о соблюдении медицинских норм, что даже простудное заболевание одного из обитателей подобной каморки могло вмиг перекинуться на соседа. Нечего и говорить о социальных заболеваниях, о том, что передавалось воздушно-капельным путем или через паразитов. Ситуация усугублялась еще и присутствием ярославского гарнизона в городе. В августе 1919 года 35 тысяч солдат, пребывавших в городе, занимали не менее 60 пригодных для жилья строений в разных районах Ярославля. В город привозились все новые и новые раненые. Как мольба, выглядит послание гражданских властей в центр: «Констатируя катастрофическое состояние города в жилищном вопросе… возбудить передел соответствующими центральными органами ходатайство об отмене присылки уже назначенных санитарных поездов» 43 43 ГАЯО. ФР-208. Оп.1. Д.63. Л.2. . Поезда, тем не менее, были присланы. Вряд ли будет преувеличением назвать подобные распоряжения антисоциальными. Источники зачастую создают впечатление того, что многие из мероприятий не были столь необходимы (в Костроме, например, ситуация была гораздо лучше, и чем дальше от столицы, тем проще было бы разместить гарнизоны, эвакуированных, найти большие площади для политических учреждений, что сделать в Ярославле было фактически невозможно). Быть может, это было своеобразным «наказанием» Ярославля за события июля 1918 года: дальнейшая судьба города, его выживание, было для «центра» проблемой, которую реально власти решать не собирались.

Медицинские работники не случайно опасались того, что рабочие кварталы станут очагами эпидемий. Так и оказалось: посмотрим, например, на больницу Ярославской большой мануфактуры. Рабочие жили в товарных вагонах на станции Всполье. Кварталы при ЯБМ – это рассадник социальных болезней, как мы увидим далее, изучая, помимо архивных документов, карикатуры Франца Весели.

Если бы мы присоединились к чрезвычайной комиссии по борьбе с сыпным тифом, совершавшей плановый осмотр всего города, например, одним весенним днем в 1921 году, мы бы пришли в ужас. Некогда цветущий центр города превратился в один сплошной смрадный остров. Особенно запущены были некоторые дворы на Рождественской, Пробойной, Гражданской, Воздвиженской, Борисоглебской улицах (эти улицы – самый центр). Врачи, видевшие это, писали: «Нами, например, осматривались следующие дворы, где находится полная клоака заразы и до сих пор меры к очистке не принимаются… Кроме вышеперечисленных дворов, конечно есть еще немало запущенных до невозможности… Улицы и тротуары в 1 и 2 частях города кой-где очищены и свалены в кучи, которые необходимо взять лошадьми» 44 44 ГАЯО. Ф-3456. Оп.1. Д.68. Л.37. . Любопытно, что комиссия пыталась в строгой форме привлечь граждан, проживающих в домах, к очистке дворов. Можно представить себе горуездную команду «Чекатифа», которая то ходит по квартирам с увещеваниями и угрозами, то, стоя посереди отбросов, вещает на весь двор о необходимости борьбы с сыпняком. В зловонных дворах не пахло лишь отзывчивостью: некоторые жители не только не выходили, но, высовываясь из окон, ругали власть и комиссию, и врачей, и сыпняк, и всех подряд, иные просто смеялись. «Советская площадь. Губпродукт. Двор сильно загажен. Немногочисленные частные жильцы не в силах очистить двор. А учреждение, именно Губпродукт и администрация детского сада „Огонек“ считают себя не обязанными участвовать в очистке» 45 45 Там же. Д.68. Л.40. .

Ольга Берггольц, чье детство пришлось на начало 1920-х годов, описала Углич в своих воспоминаниях. Поэтесса рассказывала о жуткой повседневности ярославской провинции, о том, как они с сестрой выменивали гвозди на картофельную шелуху и каким деликатесом была мороженая картошка. Вши, вшивость постоянно присутствуют в ее мемуарах. «Мать ее восьмидесяти лет, – а Надежде Васильевне было пятьдесят, – сидела под окном, искала вшей в белье и бросала их на пол. – Мать, – визжала Надежда Васильевна, – людей бы постыдилась! – А? – переспросила бабушка. – Не ори, Надька… Пусть божьи звери побегают… А поохотиться-то надо, а…» 46 46 Берггольц О. Углич. Москва, Ленинград. ОГИЗ. Молодая Гвардия, 1932, С. 7 . Вши, голод и холод – три доминанты повседневности детства поэтессы: «И уже лежа в постелях под грудой платья, все еще толковали о политике и еде, а мать снимала крупных вшей с ночных кофточек; вши щелкали, как выстрел, и каждый выстрел сопровождался ужасом матери» 47 47 Там же. С. 24 .