Юрий Колонтаевский - Люди как реки

Потом во время последней встречи Светлана была сама не своя. Они легко согласились, что у них будут каникулы, – имеют право. Он тогда уже вывез семью на дачу и, чтобы везде успевать, вынужден был по минутам расписывать свободное время. На Светлану времени уже не хватало.

Расстались они вроде по-доброму, а неделю спустя она подала заявление об увольнении. Объясняться с начальством, выслушивать упреки в том, что не завершила учебный год, она отказалась – просто престала ходить в училище. Что делать с ее предметом, директор не знал, в нескольких группах программа осталась незавершенной. Он паниковал – близилась плановая проверка. Приказом по Управлению уже была назначена комиссия. Никто не знал, что делать и как выкручиваться. Найти нового преподавателя оказалось непростым делом.

Когда-то Елена сказала, что ни в коем случае не станет его держать, если узнает, что случилось то, что она предполагала, – отпустит по первому слову. Куда он пойдет, ее не волнует: квартира оформлена на ее имя, машина тоже, здесь у него только одежда и вся-то она уместится в пару чемоданов, легко в руках унести.

«Нет, – сказал он себе, – и думать нечего. Ты останешься в семье, чего бы это тебе ни стоило, на унижение пойдешь. Ведь это твой единственный шанс выплыть. Не станет за спиной тестя, и прощай мечты о приличной жизни, о достойной должности, которая где-то ждет тебя и рано или поздно дождется. Не веки же вечные слоняться тебе по пыльным коридорам в паршивом училище, выслушивать глупости на педсоветах. Все со временем утрясется, – успокаивал он себя, и уже начинал понемногу верить, что все действительно утрясется, не такая уж дура Елена, чтобы по пустячному подозрению потерять мужа. Он надолго не заваляется, найдется, кому подобрать».

Он растерся насухо, успокоенный и готовый жить дальше, облачился в свежую, хрустящую от крахмала пижаму и отправился в спальню, заставляя себя ни о чем постороннем не думать, а думать только о том, что завтра тяжелый день – первое сентября и что день этот он проведет в кабинете директора. Пока временно, а там, глядишь, и привыкнет – задержится.

Уже лежа в постели, он слышал, как пришла Елена, но вида не подал – прикинулся спящим. Она потопталась, раздеваясь, причесываясь на ночь, погасила свет, тяжело в несколько приемов легла. И долго еще, сквозь первый сон слышал он, как она ворочалась с боку на бок, не находя удобного положения, как протяжно вздыхала, прерывисто всхлипывала.

Он просыпался, слышал ее шаркающие шаги. Она выходила, и какое-то время ее не было рядом. Он начинал волноваться, порывался пойти следом, выяснить, в чем дело, но засыпал, а проснувшись, обнаруживал ее рядом, руку протяни – достанешь.

И как только он просыпался, она начинала ворочаться и слышно дышать, и он понимал, что она не спит. И вновь она поднималась, пружины матраца жалобно позванивали под отяжелевшим ее телом, уходила, притворяя дверь за собой. Он слышал, как шумела вода в кухне, зачем-то она пускала ее надолго, потом наступала тишина, и он засыпал, и слышал ее шаркающие шаги сквозь сон, и скрип паркета, и ее дыхание, и всхлипывания…

Первое, что увидел Разов утром, были глаза Елены. Они следили за ним неотрывно, не мигая, ее глаза казнили спокойствием, равнодушием, отрешенностью. Это был взгляд свысока, взгляд человека, видящего тебя насквозь со всеми твоими потрохами, понимающего каждую твою уловку, предупреждающего каждый твой хитроумный ход.

Он приготовился к слезам и упрекам, он был готов каяться и чуть ли не плакать в ответ на слезы и упреки. Но когда она заговорила, когда первый звук ее голоса коснулся слуха, он с ужасом понял, что все напрасно, что на этот раз он проиграл, продолжая думать, как думал всегда, об исковерканной мукой женщине, полулежащей теперь перед ним в напряженной неловкой позе. Что эту женщину, сильную в горе, непримиримую, он, кажется, проглядел. Запоздалое, осторожное раскаяние шевельнулось в нем, сжало сердце.

– Так трудно говорить с тобой, Игорь, – слышал Разов ровный ее голос, – хотя многим бы поступилась, чтобы вовсе не говорить. – Голос ее был спокоен, однако Разов видел, какого труда стоило ей спокойствие. – Потому, будь добр, выслушай меня до конца, не перебивай. Я уйду сегодня же, заберу Митю. Все оставлю тебе. Для нас у папы места хватит. Ты живи, как хочешь, тебе будет лучше без нас. Машину тоже оставлю, она тебе нужнее, к тому же ты к ней так привык. Со временем выправлю документы, пока же есть доверенность. Вещи оставлю, только свои и Митины заберу. И прошу тебя, прошу, – голос ее напрягся, – ради всего святого, что уцелело в тебе, ради твоего еще не родившегося сына, никогда… близко не появляйся. Никогда. – Она замолчала, наморщив лоб, поднесла ладонь горсткой к глазам, прикрыла их, точно был нестерпим резкий свет разгоравшегося утра, – отгородилась. – Ты потом, позже придешь… к детям. Я не посмею вас разлучать. – Она перевела дыхание. – Это все, что я хотела сказать тебе. Больше нам говорить не о чем. И, пожалуйста, не нужно ничего объяснять. Дело в том, – она помолчала, справилась с собой, – дело в том, что я не смогу больше верить тебе. И не этот звонок виной. Рано или поздно он должен был прозвенеть, я постоянно ждала его…

Она облегченно вздохнула, поднялась, вышла. Он остался лежать раздавленный, безвольный до отупения…

Разов рывком выбросил тело из кресла, энергично прошелся по кабинету, остановился у окна. Его взгляд перемещался сверху вниз по рядам окон, за которыми жило училище. Помещения, обращенные во внутренний двор, приходилось даже летом освещать электричеством – солнечного света в колодец попадало немного. Некоторые окна были распахнуты настежь – тепло.

Первым он обнаружил Раскатова. Похаживает Виктор Павлович перед доской – расслабленно, вперевалку. Наверняка посмеивается – хорошее у него настроение. Этажом ниже мечется Кобяков и, пожалуй, кричит – опять что-то не по нему. В мастерской регулировщиков нового набора оживленное хождение, что-то таскают ребята из коридора, складывают на верстаки, какие-то ящики. Мастеров не видно, однако работа спорится – организована. Училище живет без его участия.

«Так и должно быть». Спохватившись, он отошел от окна: не мог он позволить себе отвлекаться от мыслей домашних – насущных.

«Нужно немедленно уладить с Еленой, – продолжал он думать, торопясь. – Толком не разобрались, а последствия – вот они. Так нельзя».

«Она по крайней мере должна выслушать меня. Мне скрывать нечего, обо всем расскажу. И о Светлане – тоже. Сознаюсь, что Светлана была. Теперь ее не стало – ушла навсегда из моей жизни. Я больше не помню о ней, точно ее никогда не было. А то, что она говорит, может быть правдой – не исключено, что она беременна… Но кто сказал, что именно я причастен?..»