Лев Яковлев - Романтичный наш император

— Благодарю вас. История довольно занятна. Думаю, впрочем, что ныне не время для Пугачей и Разиных.

— Бесспорно. Государь пользуется всеобщей любовью.

— По заслугам его, — улыбнулся широко, открыто Пален и предложил гостю лафита. Ливен не отказался.

В тот же день Петр Алексеевич имел секретную беседу с Обольяниновым. Петр Хрисанфович, глядя очень серьезно, утирал пот со лба, выслушал жестким, полным металла голосом высказанный совет — немедленно послать доверенных людей в Черкасск; покивал послушно. Должность для него была — что нежданно свалившееся наследство, и изо всех принципов человеческих Петр Хрисанфович следовал твердо одному: служить верно господину своему и любимым слугам господина. Пален — в фаворе, как им сказано, так и будет,

В Черкасск генерал-адъютант Кожин и генерал от кавалерии Репин въехали по бодрящей вечерней прохладе. Как от колодезной воды, плеснутой из бадейки в лицо, на грудь, сгинула дорожная усталость. Репин оглядывал мазанки в густых зарослях лопухов по обе стороны пыльной колеи, раздраженно хмурясь на лениво сидящих по завалинкам дедов, недоуменно поднимающих вслед коляске головы.

У генерала Иловайского были, как стемнело совсем, и он хотел было отправить гостей с дороги спать, приказав сразу готовить ужин и комнаты, но Репин замотал быстро головой: государственное дело ждать не может. Зван был атаман Орлов, и до ужина еще, затворив плотно дверь, вчетвером они обговорили все. Репин дважды, приглушая голос, повторил сказанное ему перед отъездом Обольяниновым:

— Вершить быстро и без шума лишнего. От сего злого корня корешки далеко тянутся.

Иловайский спервоначалу усмешливо поглядывал на суетных столичных визитеров. Сам-то он поужинал еще засветло и теперь, сколь ни простынут жареные карпы, беды для себя в том особой не видел, ну а если кому лясы точить милее, милости просим. Но, поневоле прислушавшись к докучному стрекоту, вздрогнул, осознав вдруг, что дело до него касаемо.

Обольянинов в Петербурге знал, оказывается, что его, Иловайского, поднадзорные в сговоре со многими здеш-

ними казаками состоят, в сношения с турками вступают, и неведомо еще, сколь далеко заговор тянется. Разговор шел уже за полночь, простыли вконец карпы, пирог с капустой.

…В бодрости духа провел он следующий день, лишь За обедом встретившись с рыскавшими по городу Репиным и Кожиным; крепко спал, рано отойдя ко сну; поутру отстоял в церкви, примечая на себе любопытствующие взгляды. А в полдень, зайдя в канцелярию, нашел там петербуржцев. Поклонился плавно, глубоко, спеша выбрать слова поязвительнее, и, подняв голову, увидел, что лишь сухим кивком приветствовал его Репин.

— Потрудитесь, генерал, раз уж пришли, выслушать человека вашего, коему дело, вам государем вверенное, препоручили.

— О чем речь идет, господа? Я, право…

— О Чеботареве Степане, сотнике, что допроса ожидает.

— Но, собственно, каким правом вы…

— Сотник вами приставлен за Петром Грузиновым досмотр вести, нами вчера выяснено, что поднадзорный не только здесь, в Черкасске, разговоры вел, с кем желал, и на хутора ездил, но бывал неоднократно и в Нахичевани. Зачем?

Прозвучало звонко, Иловайский едва не схватился за щеку, отшатнулся, промямлил:

— Не… не ведаю того.

— Случайный мальчишка раз с ним ездил, так и тот более вас знает.

— Так мною. Чеботарев…

— Сейчас и его послушаем. — Репин хлопнул звонко в ладоши, и в растворившейся двери вырос караульный. Глаза не скосив на начальника своего, уставился на Репина.

— Привести Чеботарева.

— Слушаюсь!

Иловайский отошел в угол комнаты, присел осторожно, косясь на заваленный какими-то бумагами собственный стол. А Степан Чеботарев, став во фрунт, отрапортовал бойко, что ни в какую Нахичевань Петра Грузинова не отпускал и разговоров непотребных от него не слышал. Морщась, Репин отпустил сотника, прошелся по комнате.

— Так вот. Какие связи с турками — неведомо, с каких пор — тоже. Может, с того самого времени, как государь наш всемилостивейшие с Директорией мир заключил, а Порте то не по духу пришлось?

— Заставы! На всех дорогах, немедля! — подогревая себя, загудел Иловайский.

— То сделано вчера еще атаманом Орловым. Но для всех, кроме Грузиновых. С поличным их взять следует, разумеете?

…Минуло пять дней. Репин мрачнел, сам проверял посты по ночам на дорогах и у грузиновского дома. Наконец решился с глазу на глаз поговорить с Орловым. Атаман, сощурясь, выслушал. Не сходя с места, мотнул головой:

— Ждать надо. Что проку сейчас брать? Говорите, пожгут бумаги; а коли уж пожгли?

— С чем возьмем?

— Скажут на допросе.

Орлов помрачнел, опустил глаза:

— Не та кровь. Из них — не выбьешь.

На том разговор и кончился. Репин еще раз после обеда проверил стражу, просидел, не касаясь ни одной бумаги, часа два в канцелярии, гадая — даст Бог удачи, не даст? С первыми же вечерними тенями напала сонливость, и, раскинув по столу руки, он положил щеку на обшлаг, поерзал, устраиваясь удобнее, задремал.

А четырьмя верстами ниже Черкасска берегом Дона возвращался не спеша в город, расставив посты, урядник Алимпиев. На слепящую под солнечными лучами гладь он поглядывал изредка, краешком глаза, и, приметив выше по течению черную точку, приглядываться на закат не стал, а прикинул, высоко ли солнце. Малиновый шар коснулся уже земли, и Алимпиев пустил коня рысью, то и дело щурясь направо. Тени голубели, острее запахли травы, и вдруг, сверкнув напоследок, погас солнечный луч, скрытый урезом берега. Доставая пистолет, Алимпиев погнал коня к отмели, где выбирался из воды отчетливо теперь видный всадник.

Двумя часами позже, едва глянув на приведенного беглеца и признав Петра Грузинова, атаман Орлов послал пятерых казаков забрать Евграфа. Была глубокая ночь, когда обоих братьев отправили в приготовленный загодя погреб и отыскали в канцелярии уснувшего за столом Репина. Он не сразу поверил удаче: Петр Грузинов взят на берегу, за караулом, а у Евграфа найдены несожженные бумаги, которых требовал Обольянинов. Поверив — ощутил беспокойство, сладостное жжение в горле. Велев подать свечей, перед тем как лечь, прочел неровно писанную стопку листов; раздевшись, уже сев на край постели, взялся снова.

Учреждение сената выбором тайным, общенародным; истребление тайного сыска и шпионов всех, до последнего; установление закона, который и есть — единственная власть. Новое государство возвещено в этих бумагах, а жить в нем будут, не утесняемы никем, казаки, татары, грузины, греки, калмыки, евреи, турки, черкесы… Что же он русских-то позабыл, мелькнуло напоследок сквозь навалившийся сон; Репин выронил бумаги и вытянулся на кровати.