Михаил Волконский - Гамлет XVIII века

– Но в таком случае, что же означают ваши постоянные посещения?

– Да вы постойте, вы сами-то отчего волнуетесь?

– Я не волнуюсь, сударь.

– Нет, нет, милый, – жалобно сморщив брови, остановил его Денис Иванович. – Я не хочу вас сердить или обижать, я хочу помочь вам, чтобы вам было легче... Я вижу, что-то у вас есть... Постойте!.. Вы сами... как это?.. Ну, словом, вам самому нравится Анна, Петровна... Так ведь? А?

– На этот счет я не нахожу нужным посвящать вас в какие-либо подробности, но только прямо говорю, что тот, кто осмелится мечтать об Анне Петровне, будет иметь дело со мной.

– Какое дело?

– Как полагается между дворянами – поединок.

– Зачем поединок? Не надо этого... Нехорошо... Так вы вот отчего беспокоитесь?.. Ну, так поверьте, я не буду мешать вам...

Ему очень хотелось, чтобы Гагарин почувствовал себя совсем хорошо и чтобы его лицо прояснилось. Но тот сидел угрюмый и строгий.

– Так вы любите? – протянул Денис Иванович. – Это очень хорошо... Я понимаю...

– Ничего вы, как я вижу, не понимаете, – вдруг рассердился Гагарин.

– Нет, понимаю, – подхватил Денис Иванович. – Вот, видите ли, вы открыли мне свою тайну, и вы мне нравитесь. Вы мне и тогда у Лопухиных очень понравились... Хотите, будемте друзьями?.. Если бы у меня была тайна, я открыл бы вам ее, но у меня еще нет тайны. Однако я все скажу. Понимаете, я бываю у Лопухиных потому, что там бывает... Анна Петровна Оплаксина...

– Ну так что ж?..

– Не понимаете?

– Ничего не понимаю.

– И ее племянница, – краснея опять до слез, выговорил едва слышно Радович.

Если бы Гагарин, услышавший теперь такое признание Дениса Ивановича, не видел его при первой своей встрече с ним в саду у Лопухиных вместе с Валерией, то подумал бы, что тот желает, издеваясь, морочить его. Но теперь он вспомнил эту пару и сразу чутьем влюбленного уверился, что Радович говорит правду. Он просиял, и невольная широкая улыбка осветила его лицо. Конечно, для него был смешон Денис Иванович, влюбляющийся в Оплаксину, когда перед его глазами было чудо красоты – Анна Лопухина.

– Я вам верю, – сказал он.

– Ну, вот и отлично! Значит, вы не тревожитесь больше?

– Послушайте, Радович, – заговорил Гагарин, откладывая шляпу и снимая перчатки. – Если бы, когда я ехал к вам, кто-нибудь стал пророчить мне, что мы сделаемся друзьями и не разведемся поединком, я посмеялся бы тому в лицо. Но вышло вовсе не так, как я предполагал, и вместо того, чтобы видеть в вас себе помеху, я вижу, что вы можете оказать мне некоторую помощь...

– Отчего же? С удовольствием, с большим удовольствием! – охотно согласился Денис Иванович.

– Дело в том, что я нежданно-негаданно назначен в корпус генерала Розенберга, который мобилизуется на австрийской границе для борьбы с французским консулом Бонапарте. Вероятно, мы пойдем на помощь австрийским войскам.

– Неужели? – сочувственно удивился Радович. – Значит, вам уезжать надо?

– Конечно. Я, как офицер, не могу отказаться от назначения в корпус, который готов отправиться в действие. Я должен ехать. Но мало того – меня отправляют туда курьером с пакетом, с тем чтобы я остался уже там, и отправляют спешно. Завтра утром я обязан выехать... Сегодня я узнал это. Я заезжал к Лопухиным, чтобы проститься, но меня не приняли.

– Как не приняли? – воскликнул Денис Иванович. – Не может быть!

– Сказали, что уехали с утра.

– Позвольте, – вспомнил Радович, – правда, вчера говорили, – они собирались в подмосковную к Безбородко; да, правда, они должны были уехать.

– Значит, это верно? – с некоторым облегчением произнес Гагарин. – А я думал, что именно меня не хотели принять...

На самом деле так и было. Екатерина Николаевна, знавшая о готовившемся Гагарину приказе, который был устроен ею, нарочно увезла сегодня ничего не подозревавшую Анну в подмосковную к Безбородко.

– А вам остаться еще на день нельзя? – попробовал спросить Денис Иванович.

– Немыслимо.

– Тогда знаете что? Напишите письмо, а я передам его так, что никто не узнает. Будьте спокойны!..

Гагарин вдруг радостно взглянул на него и протянул ему обе руки, восклицая:

– Неужели вы это сделаете?

– Конечно сделаю. Разве это трудно? И я вот что предложу вам. Я попрошу, чтобы она написала ответ, и я вам пошлю его, куда вы скажете. А потом вы опять напишете ко мне и я передам, и так вы будете в переписке. Лопухины уезжают в Петербург, но и я перевожусь туда же...

– Никак не ожидал, никак не ожидал, – повторил несколько раз Гагарин. – Спасибо вам!

Через три недели после отъезда государя в «Московских Ведомостях» было напечатано в числе прочих назначений известие о переводе коллежского, секретаря Радовича в Петербург за обер-прокурорский стол правительствующего сената, о пожаловании ему камер-юнкерского звания и даровании трех тысяч ежегодно.

Это было значительно меньше того, во что выросли в городских сплетнях посыпавшиеся на Радовича блага. Говорили, что он назначается статс-секретарем, обер-церемониймейстером, а из трех тысяч было сделано уже тридцать.

Тем не менее и того, что выяснилось, казалось достаточным. Явилось официальное подтверждение, что «идиот» Радович, бывающий ежедневно у Лопухиных, переводится в Петербург. Значит ясно, и не подлежит никакому уже сомнению, что он идет на сделку брака с Анной Лопухиной.

Людмила Даниловна, маменька двух толстых дочек, единственным достоинством которых была их невинность, прочла известие в «Ведомостях», как и все остальные, но взволновалась им гораздо больше остальных. Она с такой уверенностью наметила Дениса Ивановича в женихи одной из своих дочек – все равно, которой – и так упорно возила их и сама ездила к Лидии Алексеевне, что постигшее ее вдруг разочарование превзошло всякие границы. Она знала о ходивших слухах, но твердо надеялась, что Лидия Алексеевна не допустит, чтобы свершилась такая комбинация. И вдруг, в самом деле, назначение в Петербург, и камер-юнкер, и три тысячи!..

Людмила Даниловна надела парадный роброн и отправилась к Радович, одна, без дочерей, с деловым визитом. Она мнила до сих пор, что сама Лидия Алексеевна угадывает ее намерения и благосклонно поощряет их, и теперь желала объясниться по этому поводу.

Лидия Алексеевна, давно вставшая после болезни с постели, но медленно поправлявшаяся, первый день принимала сегодня посторонних, чувствуя себя достаточно уже окрепшей.

Ходившие по городу слухи не были ей известны, потому что она никого не принимала, а Зиновий Яковлевич, чтобы не беспокоить ее, ничего не рассказывал. Лидия Алексеевна ждала со дня на день указа об отдаче ей сына в опеку, надеясь на свидание и разговор с государем. Зиновий Яковлевич, чтобы ободрить ее и дать силы для выздоровления, поддерживал в ней ожидание указа, который, впрочем, и ему казался возможным ввиду поступка Дениса Ивановича, явившегося к нему. Он рассчитал, что, может быть, Денис Иванович не такой уж круглый идиот, как это показалось ему в первую минуту, и приходил мириться с ним, проведав, что ему несдобровать. Корницкий ездил часто в опеку, чтобы справиться, как идет дело, и там чиновники, чтобы не упускать щедрых подачек, получаемых от него, водили его за нос и обнадеживали, хотя жалобная просьба Лидии Алексеевны на сына была давно положена под сукно.