Михаил Волконский - Сирена

– Так как же ты ее нашел?

– Ах, да никак я ее не находил! Очевидно, нас свела сама судьба: мы должны были встретиться, вот и встретились! Ты знаешь: две души должны непременно встретиться.

– Знаю! – махнул рукой Варгин, хрустя огурцом за обеими щеками.

Время, в которое они жили, было сентиментальное, чувствительное: тогда люди, в особенности молодые, как Елчанинов, верили в родство душ, предопределенные судьбой встречи, в идеальную, платоническую любовь и в то, что браки совершаются не на земле, а на небесах.

– Когда я расстался с вами, – начал рассказывать Елчанинов Варгину, – и пошел в дом князя Верхотурова, то, как известно, мне приходилось отправляться наугад, потому что этот маркиз просил отнести кольцо в дом князя и рассказать там обо всем, что случилось, но, кому надо было передать кольцо и рассказать, этого он не договорил. Ну вот, иду я и рассуждаю: кого же мне спросить у Верхотурова? Сам князь умер, оставил огромное состояние, наследников этому состоянию нет, значит, некому теперь и жить в его доме, кроме холопов. Ну, думаю, хорошо: раз обещал идти – все равно пойду, а там посмотрю, что будет. Дело в том, что, как ты помнишь, маркиз-то очень настаивал, чтобы непременно была исполнена эта его просьба. Вам с Киршем он какие-то документы поручил доставить, а мне приходилось рассказывать о нем и кольцо отнести. Я и смекнул по дороге, что, вероятно, эти документы его дел касались, а кольцо, наверно, к его сердечному влечению отношение имеет; значит, то лицо, к которому я направляюсь посланным, – отнюдь не мужчина, а непременно должна быть женщина. Когда я сообразил это, то пошел увереннее, все-таки уж не совсем наобум. Извозчик мне попался довольно далеко. Сел я на него и поехал, подъезжаю к верхотуровскому дому, ничего себе – дом как будто имеет жилой вид: ставни не затворены, цветник расчищен, и дорожка к подъезду укатана, песком посыпана и водой полита, даже бронзовые вензеля на решетке и те вычищены! Извозчика я оставил у ворот, обогнул цветник, и прямо в главный подъезд: «Ну, – думаю, – заперт он, да все равно, попробую, толкнусь!» Только подхожу, ан дверь предо мной как бы сама собой распахивается. «Что за чудеса? – думаю. – Механизм, что ли какой в ней есть?» Только смотрю: это – не механизм, а карлик, маленький-премаленький, вот этакий! – и Елчанинов показал рукою на аршин от пола.

Приятель молча слушал его.

– Карлик этот, – продолжал он, – должно быть, стоял у подъезда, только я его не заметил. «Вот так швейцар!» – думаю. Вошел я, карлик на меня смотрит, а я – на него. Я чувствую, что он совершенно прав, что на меня смотрит, и что мне нужно объяснить ему, зачем я пришел. Делать нечего, я ему назвал себя, но это, разумеется, ему ничего не объяснило. У князя Верхотурова я не бывал, карлика этого я никогда не видел. Он мне поклонился; вижу – карлик обстоятельный, хорошему обращению обучен. Впрочем в княжеском доме иначе и быть не может; тогда я решил как-нибудь высказаться в общих выражениях; авось обстоятельный карлик поймет как-нибудь меня. «Видишь, милый друг, – сказал я ему, – я, собственно, тут не по своему делу, а по просьбе маркиза де Трамвиля». Как только я назвал маркиза, так карлик осклабился, словно чрезвычайно обрадовался, и сейчас говорит мне: «Пожалуйте!» Я ничего не понял и только руками развел; куда мне «жаловать» – не знаю. А карлик опять раскланялся, рукой этак показал – совсем по-придворному, «следуйте, дескать, за мною» – и повел меня вверх по лестнице. Лестница, братец ты мой, мраморная, великолепная, и ковер на ней красный, бархатный.

– Эка, подумаешь, невидаль! – воскликнул Варгин. – Ведь на яхте...

– Да ты не перебивай, а слушай! – остановил его Елчанинов. – Ну так вот, карлик ведет меня, я иду за ним. Прошли мы большой зал, одну гостиную, другую; в третьей карлик попросил меня подождать, а сам юркнул в дверь и исчез. Стал я у окна, смотрю в него в ожидании и испытываю такое ощущение, что как будто кто-то на меня смотрит сзади. Знаешь, бывает это иногда, и непременно тогда оглянешься. Оглянулся и я. В комнате никого не было, но прямо на меня смотрели два черные, как уголь, глаза, и такие острые и проницательные, что я никогда таких не видал; так и казалось, что живые! Это на противоположной окнам стене портрет висел. Нарисован был мужчина молодой, в петровском парике, лицо изжелта-бледное, глаза так прямо и смотрят. Отошел я к другому окну, глаза опять смотрят, просто хоть вон из комнаты уходи! Самому перед собой даже совестно, а за сердце какая-то жуть хватает. Вдруг дверь с шумом растворилась, хлопнула, и в комнату быстрыми шагами почти вбежала девушка.

– Эта самая, что сюда с тобой приезжала?

– Да, да, именно эта! Вбежала она и тревожно спрашивает: «Вы от него? Что с ним? Я всю ночь не спала, он должен был приехать, самое позднее, вчера вечером, он не мог не приехать! Значит, что-нибудь случилось». Я говорю: так и так, действительно случилось, и рассказал, в чем дело. Надо было видеть ее, как она выслушала мой рассказ! Положим, я постарался не сразу говорить все, а постепенно, но, надо отдать ей справедливость, владела она собой так, что любому мужчине впору: ни «охов», ни «ахов», схватилась за колокольчик, позвонила. Вбежала горничная. Я говорю: «Принесите барышне стакан воды», – а она говорит: «Не надо воды! Скажи, чтобы сейчас же большую карету закладывали и как можно скорей подавали, а Максиму Ионычу – чтобы бежал сейчас к доктору и привел его сюда!». Распорядилась она всем этим спокойным, ясным голосом и затем опять ко мне, стала расспрашивать о подробностях, как все это было, и главное – жив ли еще «он»; она ни разу не сказала ни маркиз, ни Трамвиль, ни имени не называла, а говорила все время «он».

– Почему это так? – спросил Варгин.

– А Бог ее знает! Да, так вот что было дальше, – продолжал рассказывать Елчанинов, – видимо, в верхотуровском доме прислуга была дрессирована мастерски, потому что карету заложили словно на пожар, так быстро, что я и оглянуться не успел; явился откуда-то и доктор, сейчас же. Все сделалось, как по щучьему велению. Мы сели втроем в карету и поехали, лошади понесли что есть духу, вскачь. Девушка всю дорогу молчала, ни слова не проронила, сжала губы, и ни слова! Доктор тоже молчал; откуда его достали и каким образом подняли такую рань – я не знаю; я тоже молчал; заговаривать первому считал для себя неприличным. Так и приехали сюда, а остальное ты уже знаешь.

– Так ты не спросил у нее, кто она такая? – сказал Варгин, когда Елчанинов кончил свой рассказ.

– Да когда же было спрашивать, сам посуди! – подхватил Елчанинов. – А кроме того, я это считал неучтивым! Что же, допрос ей чинить надо было? Раз она не нашла нужным назвать себя, я не смел спрашивать ее, да к тому же все это должно выясниться сегодня же; я обещал привезти вещи маркиза и привезу их, осведомлюсь о его здоровье и увижусь с нею!