Анна Всеволодова - Кабинет-министр Артемий Петрович Волынской

Активная позиция А. П. Волынского в появлении столь важных правительственных актов и, возможно, в персональных назначениях свидетельствует о его достаточно сильных позициях во власти и о весьма значительном личном влиянии на императрицу. В конце марта 1740 г. он эффектно выступил перед генеральным собранием против слишком щедрого возмещения польским землевладельцам за ущерб, нанесенный кампаниями 1738 – 1739 гг.(этот эпизод послужил сюжетом знаменитой картине Якоби), а на вопрос о причинах не поколебался заявить, что он противник обеспечения таким образом интересов Бирона в сохранении и укреплении им за собой Курляндского герцогства. «Только польский вассал согласится на вознаграждение, но никто, кому дороги честь и польза своего Отечества не даст на то своего согласия»!

Эти успехи в новом витке политической борьбы были вряд ли достижимы без явной или неявной поддержки русских вельмож из бюрократической верхушки России. Речь не может идти о заговоре, но итоги ноябрьского процесса Долгоруких 1739 г., впервые с петровского времени закончившегося не опалой, тюрьмой и ссылкой, а казнью представителей знатного аристократического рода, и снова напомнившего о событиях, связанных с ограничением самодержавия в 1730 г. (подлинных инициаторов которого императрица снова пыталась выяснить в ходе этого нового дела), могли заставить многих представителей знати, участвовавших в шляхетском движении, подспудно содействовать Волынскому. Фельдмаршал Б. Х. Миних считал, что целью интриги было «удалить Бирона от двора». Кстати сказать, Миних, не будучи другом Артемия Петровича, и являясь представителем «немецкой» партии, с глубоким уважением вспоминает о нем в своих записках. Опасность заставила сплотиться противников министра Волынского.

Французский посол маркиз Шетарди отмечал 23 февраля 1740 г. явные проявления общественного недовольства: «…находят, что Россия недостаточно много выиграла в последнюю войну, чтобы устраивать такое великое торжество по поводу заключенного ею мира; доходят даже до высказывания мысли, что слава России должна пострадать от этих неуместных проявлений радости…». Дворянство не могла удовлетворять закончившаяся почти безрезультатно и стоившая огромных людских потерь (если учитывать ее короткий срок – куда более значительных, чем петровская Северная) русско-турецкая война 1735–1739 годов. Если за 53 «петровских» набора с 1699 по 1725 г. было взято в рекруты 284,2 тыс. человек, то всего за 8 наборов «аннинского» десятилетия – 276,5 тысяч. Таков был основной итог «порядочного управления» – «бироновщины»! Объединившиеся Остерман и Бирон в разгар пасхальных торжеств в начале апреля 1740 г. нанесли решительный удар по противнику, вылившийся в конце концов в «дело Волынского». Формальным поводом к аресту послужила жалоба В. Тредиаковского.

Интересно отметить, что этот выходец из бедной семьи священника, служащего в астраханской церкви, получил возможность широкого образования благодаря усилиям губернатора Волынского А. П., сумевшего открыть в этом городе несколько школ. Напрасно ссору Тредиаковского с кабинет-министром стремятся представить, как наглядный пример жестокости последнего. Конфликт этот назревал давно, ибо придворный пиит в угоду своим покровителям систематически сочинял и декламировал оскорбительные для Артемия Петровича сатиры, и даже более того – тешил двор пантомимами, представляя обер-егермейстера Волынского в образе русака, и намекая таким образом на «русскую партию». «Охота» на ее главу, по ходу действия и ужимкам Тредиаковского, оканчивалась неизменно гибелью «русака». Зная об этих выходках, нельзя принять укоренившийся ныне в сознании общества сценарий ссоры: «Тредиаковский не сочинил в нужный срок стихи и был наказан». Тредиаковский, несомненно, действовал в качестве руководимого провокатора – иначе как можно толковать такую ситуацию: в ответ на вопрос министра о стихах, Тредиаковский не только не приносит извинений в своей забывчивости, но обрушивается с бранью на посланного за ним слугу Артемия Петровича и возмущается самим фактом предъявления к нему каких-то требований. На другой день после первой неприятной сцены, Тредиаковский встречается с министром Волынским в приёмной Бирона. На вопрос Артемия Петровича «по какому делу здесь», Тредиаковский опять вместо раскаянья в намерении жаловаться на министра временщику, совершает на глазах свидетелей очередную грубую выходку – демонстративно отворачивается от собеседника. Подобная манера поведения не вяжется с представлением о «тирански замученном, униженном, невинно пострадавшем» поэте, который «боялся мести» министра Волынского. Конечно, положение клиента Куракина никак не давало Тредиаковскому возможность столь грубо попирать нормы этикета, вероятно он был научен действовать именно таким образом. Следуя осторожности историка Зезюлинского, повторим «что конкретно произошло тогда нам не известно». Артемий Петрович признавался в том, что «вытолкал в шею Тредиаковского из приемной в сени». Вероятно, какое-то телесное наказание грубиян получил, однако смешно серьёзно рассматривать его жалобу, явно сильно преувеличенную. Пострадавший, избитый человек не сможет на другой день активно веселиться на маскараде, испытавший шок, насмерть запуганный, не станет сочинять новые жалобы. А именно так пытается обрисовать ситуацию Тредиаковский. О каком «бесчеловечном увечье» может идти речь, если Тредиаковский дожил до старости, не страдал никакими серьёзными заболеваниями, женился и имел детей, охотно участвовал во всех дворцовых увеселениях? Екатерина Великая, в отличии от современного читателя хорошо знавшая подобные нюансы, не придала жалобе Тредиаковского никакого значения. Обесценивают этот документ и тот факт, что за приобщение его к «делу Волынского» Тредиаковский получил от Бирона более трех сот рублей, что превышало годовое жалование секретаря «Академии де сиянс», и низкая нравственная характеристика Тредиаковского, которую он приобрел у своих современников. Помимо весьма повредившей ему ссоры с мучеником-министром, он многие годы вредил другому нашему просветителю – М. В. Ломоносову, хотя и с меньшим успехом – Михаила Васильевича благодаря проискам Тредиаковского сажали в тюрьму, но пыткам и казни не предали. Одним из первых попытался привить русскому читателю иной взгляд на трагедию 1740 года Пушкин, усомнившийся, как бы обнародование новых фактов (Пушкин смог указать только на факт ссоры с Тредиаковским) из жизни министра не повредило герою прославленного бестселлера «Ледяной дом». Но содержание письма к И. И. Лажечникову Пушкина никак нельзя считать исторической истиной. Оно объясняется чрезвычайной в те годы популярностью «Ледяного дома», известно, что А. С. Пушкин был не только весьма ревнивым супругом, но и таким же ревнивым сочинителем. Впрочем, даже он не смог найти у романа иных слабостей, кроме неправильной, на его взгляд, трактовки образов придворного пиита и Бирона. «Тредиаковский в этом деле мученик» писал он в защиту своего собрата по перу и против деда своего крестного отца (крестил Пушкина внук Артемия Петровича – Артемий Воронцов). По меньшей мере странное изречение – «дело» для Тредиаковского кончилось несколькими синяками, а для министра Волынского страшными истязаниями дыбой, кнутом и прочими ужасами застенков Тайной канцелярии, переломанной рукой, вырванным языком, наконец, четвертованием…Так кто же здесь мученик?!