Алексей Иванов - Опыт № 1918

– Настя приготовила это варенье каким-то необычным способом, почти без варки. Яблоки засахариваются и сохраняют дивный вкус…

За праздничным столом обсуждали намечающийся вечер поэтов в бывшем доме Елисеева. Главным должен быть Блок, который, по сведениям тетушек, приболел, и его участие под вопросом, но зато непременно будет Гумилёв. А если уж Гумилёв, то с ним несомненно и Ахматова… И удобно ли проводить вечер, а главное, идти на него в Страстную пятницу.

– Вчера приехала из Москвы актриса Стрекалова, – Марья Кузьминична состроила миленькую гримаску, как бы давая понять, что не во всем можно доверять актрисе (и ее подруге) Стрекаловой, – рассказывала ужасные вещи про ихний праздник.

– А что за праздник? Вот это – Первое мая? А что в нем ужасного? Вы помните, Зизи, мы в свое время бегали на маевки. Это даже было модно.

– Да праздник-то, Бог с ним, а устроили они его в Великую Среду!

– Ну, не они устроили, – поправила Татьяна Францевна, – так уж он выпал…

– Не знаю подробностей, – сморщила носик Марья Кузьминична, – Лида Стрекалова рассказывала, что ее… словом, ее друг пошел на Красную площадь, он художник и принимал участие в оформлении площади… – Марья Кузьминична наклонилась и понизила голос. – Они эту площадь затянули красным полотном, ну в буквальном смысле сделали красной… И вот представьте, в самый торжественный момент полотнище на Никольских воротах вдруг как рванет! С треском! И в огромной прорехе – образ святителя Николая! Чудо! Кто на колени, кто просто крестится, весь ихний праздник, говорят, прахом пошел!

– Да уж и газеты об этом написали, – Зинаида Францевна потянулась к стопке газет, лежащих на столике для рукоделья. – Говорят, сам патриарх Тихон просил особых торжеств не устраивать, Страстная неделя все-таки…

– Стрекалова рассказывала, будто целые депутации от рабочих к комиссарам ходили…

– Железная дорога, – вставила Зинаида Францевна, – Викжель…

– …так комиссары эти вроде бы даже назло еще больше народу пригнали! И все с оркестрами, все поют что-то…

– А вот пишут, – Зинаида Францевна сняла, как всегда при чтении, очки и держала их на отлете. – «По телеграфу из Москвы. Как сообщают нам, чудо явления святителя Николая на Красной площади заставило толпы москвичей прийти в тот же день к Никольским воротам Кремля. Возбуждение толпы было таким, что охрана из красноармейцев, выставленная возле ворот, едва сдерживала напор верующих. В какой-то момент охрана даже открыла стрельбу поверх голов, желая остановить людей. Однако это вызвало лишь обратную реакцию: толпа смяла охрану и устремилась к святыне. Многие зачем-то стали стучать в ворота Кремля, которые кремлевские служащие быстро закрыли…»

– Что вы скажете на это, Александр Николаич? – Марья Кузьминична кокетливо повернулась к Сеславинскому.

– А что тут скажешь? Они пришли в государство со своими порядками, со своими праздниками, песнями… Значит или принимать все это, или не принимать…

Сеславинский откланялся. На вешалке в коридоре висела каракулевая шубка Марьи Кузьминичны. Сеславинский зачем-то взял со столика под зеркалом каракулевую муфточку, отделанную горностаем, и поднес к лицу. «Запах дорогой женщины», – усмехнулся он, снимая с вешалки свою шинель.

«Надо бы в храм зайти, день ангела все-таки», – Сеславинский пересек узенький двор (тетушки переехали из «большой», как она называлась в семье, квартиры с видом на Екатерининский канал – «канаву», как они все еще говорили, – во флигель), свернул было налево, к Казанскому собору, но тут же повернул назад. Казанский он не очень любил: холодноватый каменный храм походил, как ему казалось, на католический. Да и гигантские своды, гулкие пространства не давали возможности сосредоточиться.

Вода в канале не по-весеннему почернела, ртутные проблески только подчеркивали ее темноту и непрозрачность. Мокрые перила решеток, мокрый тротуар вдоль парапета набережной, мокрая, нечистая, не выметенная дворниками мостовая. Порывами налетающий ветер ухитрялся дуть сразу со всех сторон. Вода в канале каким-то неестественным путем выгнулась, вспучилась, нарушая законы физики, а мокрые дома стали клониться к ней, словно пытаясь своими каменными усилиями сохранить природные законы. Им это плохо удавалось: ветер, нагоняющий воду в Неву и каналы, швырял в окна подвалов и нижних этажей грязь, брызги, съежившиеся, будто обугленные листья, заставляя дома еще сильнее горбиться и вглядываться в ртутную воду, поднимающуюся медленными всплесками все выше и выше.

Возле угла Гороховой Сеславинский неожиданно натолкнулся на старичка со странной низенькой коляской, груженной дровами. Вместо колес у нее были шарикоподшипники. Старик остановился и приветственно махнул Сеславинскому рукой.

– Рад повстречать, – он поднял каракулевую шапочку-пирожок, и Сеславинский узнал его: учитель-историк из гимназии. – Иваницкий, Павел Герасимович. Вы посодействовали пальто вот это получить…

– Я помню, – Сеславинский, уже отучившийся «козырять», приподнял фуражку за козырек.

– Чрезвычайно вам благодарен, – старик, тащивший коляску, должно быть, решил передохнуть. – Ведь с нашего с вами знакомства у меня, не побоюсь сглазить, началась полоса удач! Представьте, предложили читать лекции в Зубовском институте! Я и в лучшие времена мечтать не мог об этом, но! – старик изумленно вскинул мохнатые брови, – за мою мечту мне еще и платят! Правда, не деньгами, но дают роскошный паек. Академический! Мы ожили!

– Рад, сердечно рад, – Сеславинский понял, что придется помочь старику дотащить коляску, которую тот притормозил специальной рукояткой, чтобы она не катилась по наклонной возле моста набережной. – Позвольте, Павел Герасимович! – и несмотря не слабое сопротивление старика, взялся за разлохмаченные веревки. – Вы в сторону Садовой? Вот и я туда же. Пойдемте! Единственно, – Сеславинский огляделся, – придется перейти на ту сторону улицы. Там, мне кажется, тротуар получше.

– Смею вас уверить, у этого экипажа невероятная проходимость!

По дороге говорили о культуре. Видимо, это была любимая тема Иваницкого. Во всяком случае, за те полкилометра, что Сеславинский прокатил коляску по скользким плитам тротуара, выложенного пудожским камнем, он полностью узнал взгляд «не только мой, стариковский, но и молодежи, вполне прогрессивной молодежи, оказавшейся за бортом жизни из-за радикального крушения культуры!»

– Представьте, – Иваницкий остановился, слегка задохнувшись, – оказывается, в гимназиях отменят изучение латыни и древнегреческого! Как вам это нравится?

– Я в Корпусе обучался…

– Куда же без латыни? Как можно Рим, Италию изучать без латыни? Без подлинных текстов? А Грецию? Греческую философию? Весь сонм богов? Тоже без греческого? А каким образом вы тогда к Библии доберетесь? К мировому искусству?