Сергей Басов - Бетховен

странном философе. И, главное, есть Руссо! Вот кого чтут сейчас в Париже и теперь мысль и свободу не сдержать.

– Ну а главный реакционер-я, -произносит с иронией Елена Брейнинг.

Людвиг увлеченно слушает, Ему нравятся такие сражения.

– Боюсь, у меня другие сведения. Не все так просто в вашем любимом Париже

Я получаю письма и с Берлина и с Вены и информации у меня побольше.

– Мама… -прерывает ее Лорхен, но мать внезапно становится суровой. Это она прерывает дочь.

Мягко, но настойчиво.

– Я не думаю, что рубать людям головы предлагал ваш Руссо, Вольтер и Гельвеций вкупе с вашим Дидро…

Дети восторженно слушают мать.

– Вот видите, и такая старуха, как я что-то еще читаю.

Дети не сразу ловят иронию в словах госпожи Брейнинг. Постепенно облик госпожи Брейнинг смягчается.

– Как с твоей учебой, Людвиг?

После поездки по Рейну еще ни разу не был в университете. Нет времени.

– Это плохо, очень плохо. Но я понимаю

– Сейчас немного полегче с деньгами, архиепископ разделил сумму содержания на отца-я отдаю ему четверть каждую четверть года, но потом почти все забираю. Я упросил через Вальдштейна, чтобы отца не высылали из города. Теперь он спивается втихую.

– Вегелер написал мне, что хочет преподавать медицину у нас в Бонне. Он следующим летом

прибыть к нам… если все будет спокойно.

– Да, мама, мне он тоже писал, -ответила Лорхен и покраснела. Людвиг вздохнул.

Мать и дочь сделали вид, что не заметили этого вздоха. Мать снова перевела разговор на другое.

– У тебя сейчас должен быть урок у Вестфалей?

– А я уже был, -сразу солгал Людвиг с прямым взглядом.

– Людвиг…

– Завтра. Завтра я дам урок не час, а два.

Людвигу не хочется признаваться, что с недавнего времени жизнь в Бонне ему противна и ненавистна. Все больше обыватели напоминают стоячее мутное болото с лягушками в стиле басен Лессинга.

– Ох, и не люблю, когда на тебя находит твоя обычная дурь, -укоризненно говорит госпожа Брейнинг но тут же снова меняет тему, -Ты Шекспира уже прочел?

– «Бурю» -да.

– Я просто не хочу, чтобы вы считали, что бить окна, жечь дома и горланить на перекрестках и площадях вот это и есть революция.

– А что горлопанить? -интересуется Ленц.

– Не дай Бог тебе слышать, что. И Шекспир здесь не виноват.

– А Гете? -все не унимался Ленц.

– И он со своими «страданиями».

– Это Вертера, -огрызнулся Ленц.

– Брысь! -не выдержала мать.

Вся молодежь убежала из-за стола. Стефан вызвался проводить Людвига несколько кварталов.

– Лорхен переписывается с Францем? -напрямик спросил Людвиг.

Стефан поморщился. Помолчал. Тихо неуверенно сказал:

– Мать считает его достойной партией. Надежно, серьезно, стабильно. Особенно в наше тревожное время.

Людвиг молчал.

– Мать действительно знает побольше нашего, она получает письма с Офена- там наш родственник в каких-то «верхах». Он и снабжает ее новой информацией.

– Не в этом дело. Бесит, когда знаешь много, а сменить ничего не можешь. Бесит своя же необразованность, неученость. В таких салонах, как ваш-особенно.

– Так вот кто у нас главный революционер, -произнес Стефан и дружески обнял Людвига за плечи.

– Стоп!

Людвиг остановился на одном из переулков, прямо напротив лавки старьевщика.

– Что? -спросил Стефан и на всякий случай огляделся.

Старьевщик как раз прикрывал витрину, наступал вечер и покупателей в это время мало.

– Я домой, -сказал Людвиг и резко развернулся от Стефана. Быстро зашагал вдоль переулка, низко нагнув голову.

Ударом ноги растворил дверь, испуганный брат Иоганн вскочил из-за стола.

– Где отец?!

– Каспар у друга, а отец…

Брат кивком указал на кухню. Людвиг ворвался в кухню. Между очагом и мешком с картофелем лежал пьяный отец. Что-то бубнил себе под нос. Людвиг двумя руками ухватил отца за плечи и прислонил его к стене. Иоганн открыл глаза.

– А… Лю..д…

– Что ты сделал?!!Где вещи мамы?!

Людвиг замахнулся на отца.

– Не тронь его, Людвиг!

Брат тоже тяжело дышал и готов был уже броситься между Людвигом и отцом.

– Оставь его, это напрасно. В таком состоянии он ничего не поймет.

– Он продал все платья мамы! Все!! Я же отдаю тебе часть денег!

Людвиг с силой прижал отца к стене. Отец, вероятно, уже начал понимать, что происходит.

Опустившись на пол он начал плакать. Тихо, смешно размазывая слезы по потным щекам, он тер нос и пускал пузыри изо рта. Кричать, действительно, было напрасно. Минуту Людвиг тяжело дышал, сжимая кулаки.

– Не надо, -уже тихо произнес брат.

Людвиг выбежал из кухни и бросился в свою комнату. Не раздеваясь бросился на свою кровать. Почти всю ночь он проплакал.

Через неделю на имя Людвига пришел таки долгожданный письменный указ архиепископа, подтверждавший письменно то, что уже несколько месяцев осуществлялось на деле. Прочитав его, Людвиг окончательно стал главой семьи.

«На просьбу органиста Л. Ван Бетховена. Настоящим Его Курфюрстская светлость удовлетворяет просьбу, высказанную просителем, а именно: его отец должен удалиться в

какой-либо провинциальный город Кельнского курфюршества и, тем самым полностью отстранен от дальнейшего несения службы. Вместе с тем, Его Курфюрстская Светлость милостиво распоряжается выплачивать последнему из его теперешнего содержания только 100 рейхсталеров, другие же 100 талеров отныне выплачивать его сыну, просящему об этом, помимо уже причитающего ему жалования, ему же выдавать ежегодные 3 меры зерна,

для воспитания его братьев.»

А еще через две недели в комнату Людвига постучали.

– Да, -громко сказал он.

На пороге хмурый как осенняя дождевая туча молча возник Вальдштейн. Странно, он еще ни разу не был у Людвига дома. Может, что с Максимилианом- Францем? Людвиг встал,

протянул руку другу.

– Сядь, -кратко сказал Фердинанд. Сам тоже сел рядом. Без предисловий просто и тихо два слова:

– Умер Моцарт.

Людвиг не сразу понял, правильно ли он расслышал.

– Что?

– Умер Моцарт, -слово в слово повторил Вальдштейн. В его глазах слезы.

– Но… как… так рано… сколько же…

– Тридцать шесть.

– Холера?

– Нет… не знаю… точно не холера. Еще три дня назад знал, но только сейчас решил рассказать.

– А похороны, а газеты? Что говорят!?

– Ничего не говорят. Сегодня умер-завтра похоронили. Ван Свитен оплатил. Все так скомкано, быстро, нелепо. Я сам ничего не могу понять.

Оба друга какое-то время сидели молча. Ни у кого не находилось слов. Наконец, первым уже совсем ровно и спокойно говорит Вальдштейн:

– Есть еще Гайдн. К зиме он точно будет.

– К этой?

– Нет, к следующей. Но тебе все равно надо готовиться. Ты уже давно»перерос» наш Бонн.