Сергей Басов - Бетховен

пожалеют, что так относятся к избранникам божьим. Бедный Людовик, бедная Мария-Антуанетта! Разное говорят.

А уже с весны этого года новости начали прибывать подобно снежному кому.

В апреле франция объявила войну императору Францу, в сентябре под Вальми какие-то нищие разбили самих пруссаков, а в ноябре выгнали австрийцев из Бельгии. Война вплотную подходила к берегам Рейна.

– Все-таки решил? -спрашивает отец.

– Да. Здесь делать нечего. Французы уже в Майнце, через неделю будут в Бонне.

Иоганн молча кивает. Последние несколько дней он подозрительно трезв и спокоен. Он все понял и смирился. Смирились и братья. Иоганн пристроен учеником аптекаря, Каспар пока в капелле князя, но Людвиг при первой же возможности заберет его в Вену.

– Когда вернешся? -все еще с надеждой спрашивает отец.

– Постараюсь не возвращаться, -прямо ответил Людвиг.

Отец глубоко выдохнул.

– Я всегда чувствовал, что ты станешь большим господином. Может, я чего-то… не так… но ты пойми: я всю жизнь горбился и гнулся для того, что бы вывести вас в люди, а получилось,

что ты…

Отец не договорил. Он опять начинает плакать. Как всегда, немного смешно, обиженно.

Сидит на скрипучей старой кровати и просто плачет. У Людвига ком в горле.

– Я выйду, надо попрощаться с друзьями.

Отец молчит. Вместо него говорит Каспар:

– Архиепископ тебе что-то обещал?

– Ему сейчас не до меня, но Вальдштейн поклялся, что добьется для меня содержания хоть на

текущий год. Впрочем, маловероятно. Еще неделю я протяну здесь, а к ноябрю точно уеду. Решу вопрос с деньгами и письмами в Вену. Просто так я уже не появлюсь, опыт есть.

– Надо написать доверенность на получение денег, нам с братом на руки не дадут, а отец… сам понимаешь…

Людвиг уже совсем взрослый. Спокойно вынимает из большого кармана длинную трубку,

не спеша раскуривает. Пускает дым, наблюдая за прозрачной струйкой. Каспар с восхищением смотрит на старшего брата.

– Да, правильно. Это я точно решу через Зальма. С вами будут Брейнинги, они в случае чего помогут. В оркестре держись Рейхи, он верный друг. Рис будет писать мне от вашего имени и

по необходимости перешлет помощь от архиепископа.

Младший брат Иоганн вышел за ворота провести Людвига.

– Куда сейчас?

– Просто хочу побыть один. Последние теплые деньки на родине.

Людвиг не спеша пошел по вечерним улочкам Бонна, стараясь припоминать все те места, с которыми была связана его жизнь в родном городе. Дом Брейнингов- его вторая семья, здание ратуши, церковь Св. Ремигия- его там крестили, за городом в поле- кладбище. Остатки полевых

цветов на могилу маме, рыночная площадь-кабачок вдовы Кох- место веселых праздников и сердечных переживаний. Наконец величественная лента Рейна. Здесь, у самой воды, старое

сломанное дерево и огромный кряжистый пень. Вот около этого обрубка они с» дедой»

собирали в маленькую стеклянную шкатулку майских жуков и стрекоз. Как смешно тогда ловил их дед- капельмейстер. Большой трехугольной шляпой осторожно накрывал насекомых и смеялся громче Людвига. Потом поднимал… оп… а жук исчез… Куда? А кораблики из коры этого дерева и большого широкого листка папоротника вместо паруса. Главное-это не заходить глубоко, течение здесь не сильное, но глубина изрядна.«Деда»крепко держит

Людвига за воротничок, а Людвиг рукой норовит оттолкнуть неуклюжую щепку подальше,

на глубину. Табачный дым согревает душу, навевает мысли от которых теплеет.

Сильный осенний ветер гонит коричневую волну вдаль, в сумрак. Людвиг садиться на полусгнивший ствол. Вот так спокойно и мирно сидеть и вспоминать. Кто-то из древних сказал, что нет лучшей доли чем в горестях вспоминать о светлых днях. Кажется так. Вот и мать всегда оставляла на этом огромном пне или книгу или корзинку с едой или шитье. Сама

приподнимала подол, входила по колени в теплую летнюю волну. Улыбается. Рукой приглашает Людвига и Каспара. Людвиг уже совсем взрослый и не боится, а трехлетний Каспар начинает плакать, тянет к матери ручки.

– Какой же он плакса, -зло говорит Людвиг, но мама берет его на руки и входит в воду. Смеется,

она замочила юбку. На этом светлые воспоминания заканчиваются. Наступает юность. Как

хорошо убежать ото всех в этот уголок с книжкой в руке! Жаль, что Людвиг не поэт. Были вечера, когда больше всего ему хотелось провести здесь ночь, не выпуская из рук маленький томик стихов, взятый у Брейнингов. Некоторые строчки он помнит на память и уже никогда не забудет. Десяток строчек, острый ноготок Лорхен под ними и эта закладка на страничке.

«Сердце, сердце, что случилось,

Что смутило жизнь твою?

Жизнью новой ты забилось,

Я тебя не узнаю».

Потом он отдал томик Лорхен и больше не просил стихов. И так все ясно. Внезапно тихий голос сзади:

– А где же еще тебя искать.

Людвиг встал. Позади стоял Вальдштейн.

– Я был у тебя. Каспар сказал, что ты ушел к Рейну.

– Садись.

Вальдштейн сел. Из кармана достал листок.

– Здесь несколько адресов. Первым делом обратись к барону Цмескалю. Он странный, но отличный друг и очень прост. Вы с ним немного похожи. С него такой барон, как с меня святая Катарина. Еще несколько адресов, а ван Свитена и его дом ты знаешь. С архиеписко-

пом я поговорю, но сейчас ему не до тебя. Весь двор уже «на чемоданах». С завтрашнего дня двор переезжает, а к концу недели никого уже не будет.

– Ты тоже?

– И я. Я всего лишь чиновник, а с князьями и графами у французов разговор краток.

Первого ноября Людвиг с утра шел по пустынным улицам холодного Бонна. Богатые кареты, знакомые лица, простые пролетки и длинные почтовые экипажи тянулись вдоль узких улиц. Дул уже настоящий зимний ветер, дым горящих бумаг, (жгли то, что не могли вывезти)

стайки сухих жестких листьев в углах домов, плач, крики кучеров-все мешалось в какую-то мелодию. Но это мелодия скорби и тоски и совсем не радует Людвига. Не о таких звуках он мечтал. Все не так. В саквояже все необходимое на первое время, альбом с пожеланиями счастья и успеха. Строки, записанные Лорхен особо дороги. Как и стихи Гете он уже заучил их наизусть: «Пусть дружба и добро растут, как сень, покуда не погаснет солнце жизни».

– Шиллер? -спросил Людвиг.

– Гердер.

Напоследок Элеонора тоже сказала несколько слов.

– Это Вена, Людвиг. Ты уже был там. Терпение и смирение. Знаю, что слово это тебе не нравиться, но уже через год венской жизни ты меня поймешь. Там не всегда говорят то, что думают-ты и это поймешь. Я поговорю с архиепископом, он неплохой малый, между нами

говоря. Год оплаты я тебе гарантирую… если конечно… Живем, как на вулкане.

Людвиг соглашается. Выбив трубку, прячет ее в карман камзола.