Марат Байпаков - Эрис. Пролог

Полдень того же дня. Дорога на Катанию

– Свободная ? Доля от добычи тоже моя? – Гермократ уже в пятый раз, не теряя терпения, отвечает на одни и те же вопросы Сикании. Девушка подолгу, пристально и недоверчиво смотрит в глаза бывшему владельцу и новому хозяину. Наконец самый важный вопрос срывается с губ: – Могу я уплыть домой в Скифию?

– Можешь уплыть. – Гермократ, покачиваясь на богатой попоне, принимается насвистывать мелодию насмешливой песенки. Её простой мотив словно бы кувыркается мячиком в детской игре.

– Не доплыву? – Девушка отличается редкой сообразительностью. Правая рука Гермократа поднимается к полуденному солнцу. – Пираты в бухтах поджидают? Снова продадут меня в рабство?

Ироничная мелодия знатного гамора Сиракуз не прерывается, насвистывание дополняется словами:

Куда хочу, могу идти,

Куда хочу, могу бежать,

Мой остров – дом мой,

Но вот беда…

Левая рука юноши указывает на запад, потом на юг.

Там кровожадный Карфаген

Клыки вот-вот покажет…

Левая рука уходит на северо-запад.

А там бедовые сикулы!

За ними дикие сиканы и карфагенские элимы.

Готовы вновь восстать…

Потом рука описывает огромный круг перед лицом.

А эллины грызутся меж собой!

Дорийцы исстари против Халдеи и ахейцев!

Эх, некуда бежать и некуда идти,

Останусь дома лучше я…

Слёзы показываются на суровом и очень красивом лице скифской девушки. Ветер озорно треплет длинные светло-соломенные волосы. Впервые за все бурные события двух бесконечных дней и ночи скифянка плачет. Гермократ не замечает печали попутчицы и продолжает насвистывание песенки. Сикания отворачивает голову направо, среди деревьев мелькает тёмно-синее море. Двое жителей славного города Сиракуз въезжают в священный лес, посвящённый богу Аполлону, покровителю колоний Коринфа. Редкие деревья, дубы, сосны в разрозненных группах среди колючего кустарника постепенно сходятся в пролесок, пролесок переходит в густой лес. Одна беззаботная мелодия в негромких насвистываниях сменяется другой. Слёзы девы прекращаются, но грустное настроение никак не уходит и под артистичное насвистывание юноши.

Неожиданно дорога упирается в огромный песочного цвета камень, что подпирает склон скалистого холма, далее колея резко уходит вправо и куда-то вверх, теряясь среди раскидистых дубов. У камня, покрытого непонятными значками сикулов, сидит усталый путник, его крашенный в чёрное посох приставлен к камню, голые ступни греются на солнце, рядом лежат сапожки. Да вот только лица отдыхающего путника за полями шерстяной шляпы не видно, и руки скрыты в дорожном плаще. Насвистывание всадника прекращается. За десять шагов до путника Гермократ первым в традиции путешествующих выкрикивает:

– Хайре, незнакомец! И да позаботятся о тебе милостивые боги!

В ответ босоногий путник едва поднимает устало голову, так что тень от шляпы скрывает лицо, на солнце оказывается только стриженная коротко чёрная бородка. Ответного приветствия не произносится. Из-под плаща незнакомца показывается правая рука с дудочкой. Сравнявшись с неучтивым незнакомцем, Гермократ просто из-за любопытства заглядывает в лицо сидящего у камня. И замирает, словно приворожённый. Такого странного лица аристократ ещё не встречал. В загорелом лице эллина непостижимым образом сошлось несоединимое в эмоциях: фальшивая улыбка чуть не до ушей, что открыла рот с часто утерянными зубами, складки, что разбежались кругами вокруг бесчувственной улыбки, колючие карие глаза в паутинках хитрых морщин, что смеривают Гермократа немигающим взглядом. Вот именно во взгляде незнакомца и произошла очевидная сшибка эмоций в лице. Взгляд у вовсе не усталого путника наглый, враждебный и откровенно злой, в товарищество с улыбкой, пусть даже и фальшивой, никак не вяжется. В этот момент рядового, ни к чему не обязывающего дорожного знакомства юноша-гамор видит перед собой призрака – тень из Аида. Гермократ вздрагивает, поёживается и прищуривает глаза. Миг непродолжительной встречи у камня сикулов растягивается как горький тёмный мёд.

Повернув направо от камня, углубившись в лес и уже поднимаясь вверх по склону, юноша вдруг слышит в спину мелодию дудочки. Сбивчивая, неладная и грубо составленная из простых звуков мелодия призывно раздаётся именно с того самого места, где только что повстречался неучтивый незнакомец. Гермократ сжимает зубы, обменивается быстрым взглядом с Сиканией.

Оба попутчика без слов покидают попоны, взяв под уздцы лошадей, бегом устремляются в густой лес. В правой руке Гермократа, покинув ножны, объявляется нагой ксифос. Лук скифянки пополнился лёгкой бронзовой стрелой на тростниковом древке, в зубах зажались ещё три родных сестры-кровопийцы, открылся и короб с запасом стрел. Оставив у гостеприимных деревьев неподвязанными лошадей, Гермократ и Сикания скрытно, сильно пригнувшись и осторожно ступая среди острых камней по пологу леса, взбираются на крутой склон холма. На вершине холма, стоя невидимыми среди добродушно шумящих листвой дубов, они понимают, для кого предназначена песня неумелой дудочки.

Четверо мужчин, от пятнадцати до сорока лет, возможно близкие родственники, спрятались за придорожными камнями. Их голые, загорелые дочерна спины с мозолями подёнщиков-грузчиков обращены к Гермократу и Сикании. В руках засадчиков дубинки с бронзовыми шипами. Гермократ по-командирски смотрит в глаза девушки. Нет страха в красивых голубых глазах. Дева согласно кивает и охотно принимается за бранное дело. Не трясутся руки у попутчицы. Лук покинула стрела, за ней вторая просвистела песню смерти, потом третья, четвёртая, пятая и, наконец, финальная, шестая. Пуски стрел произошли так быстро, что Гермократ, стоявший рядом со скифской лучницей, едва успевал оценивать результат работы тетивы собственной мастерской. Вот уже четыре лесных разбойника корчатся в агонии у камней, выпустив из рук дубины, так и не поняв, откуда их настигла смерть. Стрелы большей частью пришлись по левым бокам, там, где сердце, но кому-то пришлось и в шею. Самому же старшему досталось в глаз, именно он, седой, громче всех вопит от боли, во весь голос, закрыв окровавленное лицо руками.

Двое нападающих, вновь прячась среди вековых деревьев, приближаются к дороге. Но оба, Гермократ и Сикания, смотрят не на умирающих, их глаза обращены к поднимающейся в петлях дороге. Почти у самых камней засады Гермократ замечает бегущего вверх по склону незнакомца, только теперь у него в руке блестит золотом тяжёлый бронзовый кинжал, а не дудочка. Гермократ молча указывает Сикании на свою левую ногу. Неучтивый незнакомец спешит навстречу стреле, что с радостью впивается ему в левую ногу, на ладонь выше колена. Бегущий тут же рушится на левое колено. Пытается выдернуть стрелу. Вторая стрела, впившись в правое бедро, окончательно подкашивает исполнителя неуклюжих мелодий на дудочке. Громкое истошное «А-а-а!» оглашает священный лес. Третья, уже совсем излишняя, стрела жестоко пробивает левый бок.