Владислава Биличенко - Нисшедший в ад

Старшим своим сыном Иаковом родители были довольны, и за дальнейшую судьбу его были спокойны. Зеведей опытным своим оком разглядел, что Иаков станет хорошим и уважаемым рыбаком, достойным продолжателем отцовского дела. Иаков действительно любил свое ремесло и трудился в море даже вдохновенно. Очень любил самое море, именно это маленькое Галилейское море. Когда не было работы, он мог часами сидеть на берегу и смотреть, как море искрится под солнцем, как оно темнеет и волнуется, когда над ним нависают тяжелые низкие тучи, слушать его голос то грозный, то нежный, звучащий под сенью ночи, наблюдать, как бежит таинственно по его волнам от самого горизонта лунная дорожка и как окрашивали его в розовые и оранжевые тона лучи восходящего солнца.

Недавно Иаков сказал своим родителям о своих дальнейших планах, то есть о том, что он решил заработать достаточно денег, чтобы купить свой дом, лодку и сети, и обзавестись в ближайшем будущем семьей, чем очень порадовал Саломею и Зеведея, не знавших о той личной драме, которую успел пережить их сын (о ней речь еще впереди) и о том, что именно живая рана на сердце сына заставляет его думать о скорой женитьбе на первой встреченной им девушке и о собственном доме.

Как же удивился Иоанн, когда Зеведей отпустил его и Иакова с Иисусом. Он решил, что произошло чудо. Второе чудо тоже не заставило себя ждать, ибо Иаков в один миг вдруг изменил свои планы, к которым, казалось, так серьезно относился и так долго их вынашивал, и вместо тихой, спокойной жизни с женой и детьми на берегу моря избрал вдруг эту неведомую дорогу. В решимости его сомнений не было: прежде чем Иоанн опомнился, Иаков сложил сети в лодку и подошел к сынам Ионы, проделав всё это с видом спокойным и решительным, словно он всю свою жизнь знал или хотя бы подозревал о своей настоящей судьбе и ждал только этого часа.

– Равви, мы готовы идти с Тобою, – сказал за всех Иаков.

– Нет, – сказал Иисус, – не называйте Меня «равви» или каким-нибудь иным именем. Вы друзья Мои и братья Мои. Называйте Меня просто – Иисус.

– Иисус, по-арамейски Иешуа, это значит «спаситель», – шепнул Симон Андрею. – Довольно распространенное в Израиле имя…

Они шли по солнечному берегу вдоль линии прибоя. Вскоре мокрый песок и камни сменились ковром зеленой травы с маленькими цветами. Теплый воздух нежно омывал идущих, пьянящее спокойствие было разлито в природе.

– Иоанн, – вполголоса сказал Андрей, – сейчас у меня такое чувство, словно всё это когда-то уже было. Так же светило солнце, так же пахло травами и морем и мы так же шли по этой долине вслед за Иисусом. Я понимаю и осознаю, что этого никогда прежде не было, но впечатление очень живо, ярко и сильно. А ты чувствуешь что-то подобное?

– Сейчас – не знаю, – тихо ответил Иоанн. – У меня как-то все мысли и чувства путаются. Вернее, я переполнен ими и ничего в них не могу понять. Но я тебя понял: у меня раньше такое бывало. Вот точно знаю, что со мной никогда чего-то не было, а кажется, что всю обстановку уже видел когда-то, все слова слышал и именно так и отвечал.

– Странно, правда? – задумался Андрей. И произнес тихо, обращаясь уже к самому себе: – Интересно, бывает ли так и с другими людьми, а если бывает, то как часто и, главное… разрешит ли когда-нибудь человек эту загадку? Ведь если кажется, что все это было, значит, оно, может, действительно было, но только в каком-нибудь другом времени или же человек просто где-то в полуснах видит свое будущее не как символ, что обычно бывает в вещих снах, а как реальность со всеми тонкостями и мелочами?

Иоанн прислушивался к этому бормотанию, и сам задумался.

Вскоре они свернули на узкую тропинку, ведущую к восточным воротам Капернаума. До города оставалось минут десять ходьбы. Тропинка вилась меж трав и кустарников с мелкими красными и черными ягодами, а ближе к городу пролегала через открытое место, поросшее спорышем и другой мелкой травой. Вдруг кусты шевельнулись и послышался слабый треск преломленной тонкой ветки. Слышалось чье-то затрудненное и заглушенное дыхание, тихое сопение.

– Слышите? – спросил Симон. – Может, чья-то овца заблудилась?

– Там далее много гробов. Это может быть и прокаженный, – серьезно заметил Иаков.

– Так по закону прокаженный должен громко объявить о себе, что он не чист. Вряд ли, – с сомнением сказал Симон.

– Не беспокойся, Симон, – сказал Андрей. – Это какой-нибудь дикий зверь. Лев, например.

– Насмешник. Со львом я справлюсь, – горделиво-спокойно сказал Симон.

– А овцы боишься? – улыбнулся Андрей.

Будущие ловцы человеков тихо засмеялись, а Симон легонько и шутливо ударил Андрея по плечу.

Как только они вышли на открытое место что-то серое, большое и бесформенное бросилось им наперерез и простерлось у ног Иисуса. Теперь все увидели, что это был человек в страшных лохмотьях, прикрывавших почти все его тело. Нос и нижнюю часть лица его скрывала какая-то грязная тряпка, верхняя же часть его лица была опухшей, как опухшими были и его оголившиеся стопы и части голеней; кроме того, эти участки тела были покрыты язвами. Перед ними был прокаженный.

Болезнь проказа была настоящим бедствием древнего мира и считалась Божьей карой за очень тяжкие грехи. Больных проказой изгоняли из городов и селений, и эти несчастные селились в каменных гробницах, таясь от света и людей, проклявших их. Помимо физического отвращения, люди испытывали по отношению к ним и духовный страх, боясь, что Бог их покарает так же, если прокаженный, он же страшный грешник перед Лицем Бога, приблизится к ним или заговорит с ними. Поэтому под страхом страшной и неизбежной смерти эти несчастные должны были криком предупреждать людей, что они нечисты. Питались они чем придется, в основном тем, что давала природа. Иногда они издали кричали стражникам городов и просили им дать хотя бы объедки, а в ответ получали грубые слова.

Совсем по-иному обстояло дело, если какого-нибудь богача вдруг поражала эта страшная болезнь. С тех пор как люди узнали власть золота и стали благоговеть перед деньгами для обладателя денег не стало ничего невозможного в мире, какие бы тяжкие грехи он не совершил. Богатый прокаженный мог предпринять одно дорогостоящее «лечение». Для этого ему нужно было обратиться к священнику, и тот за несколько минут и мешок золота проводил обряд очищения. Вот как это происходило:

Священник брал двух птиц «живых и чистых», как написано в Законе, брал также палочку кедрового дерева, червленную нить и траву иссоп и шел за город вместе с прокаженным. Одну из птиц закалывал над глиняным сосудом с водой, потом омывал в крови жертвы живую птицу, палочку, нить и иссоп, окроплял семь раз прокаженного кровью и отпускал оставшуюся в живых птицу на волю. Затем прокаженный должен был у себя дома выстирать свою одежду, остричь волосы и покупаться в воде. Теперь он «чист», может спокойно жить в городе, но должен семь дней находиться в одиночестве. На седьмой день он должен был обрить все волосы на теле, постирать одежду, в которой был эти семь дней, снова покупаться в воде, а на восьмой день, прихватив с собой двух овнов непорочных, одну однолетнюю овцу непорочную, три десятины пшеничной муки, смешанной с елеем, одну меру елея и мешок с золотом за услуги, он вновь посещал священника. Тот закалывал одного овна на жертвеннике в синагоге и кровью жертвы мазал правое ухо очищаемого и большие пальцы на его правой руке и правой ноге. Елей священник лил на левую свою ладонь, а палец правой своей руки обмокал в елее и кропил больного семь раз, затем мазал елеем опять же таки правое ухо очищаемого и большие пальцы его правой руки и правой ноги. Потом выливал остатки елея со своей левой ладони на голову очищаемого и приносил жертву всесожжения и хлебное приношение Все это исполнялось с педантичной точностью. После этого объявлялось, несмотря на явные, неисчезающие признаки болезни, что прокаженный «совсем чист». В хороших условиях, при разнообразном хорошем питании больной нередко, спустя некоторое долгое время выздоравливал, и тогда вся заслуга в исцелении принадлежала священнику.