Константин Коничев - Петр Первый на Севере

– Разберусь! – пообещал Петр, выслушав Афанасия, и стал выспрашивать о делах архиерейских, о доходах монастырских, чем люди недовольны, на что свои обиды высказывают и покорны ли северяне властям мирским и духовным. Так и сыпал царь вопросами уставшему от жизни, немощному архиепископу.

– Бывает, ваше величество, приходится и дубьем и рублем ослушников в порядок приводить. Был тут грех один, раскольников двое, Андроник и Мемнон, не поддались моему увещеванию. Отдал их воеводе на расправу, тот их обоих с моего дозволения на костре спалил…

– Не ведаю, справедливо ли, но жестоко весьма. Ох уж эти мне раскольники! – заметил Петр. – И когда они ума наберутся…

– Из Соловков, ваше величество, были жалобы на упрямых староверцев, – продолжал Афанасий, – но тут я смилостивился и указал архимандриту соловецкому никого не пытать, в хомут не класть, кнутом не бить, на дыбу не поднимать, стрясок не давать, огнем не жечь, водою не пытать, гладом не морить, мразом в темницах мучительно не томить. За убийственные дела и содомские грехи прелюбодейные чинить розыски без крови и мук, а буде заслуживают осуждения, передавать их воеводе. Тот знает, что с ними делать… Противу грехопадений блудников и блудниц, ваше величество, строгость установил. Апостол Павел говорил в посланиях своих: брак должен быть честен и ложе не скверно… За блудный грех с женского и мужеского пола установил я подать штрафную брать: два рубля и восемь алтын и две деньги. А коль денег у кого из согрешивших нет, на тех епитимию налагаю, пусть горб погнут, дабы впредь не бесчинствовали…

– Но ведь такие прелюбодейные дела, владыко, скрытно делаются, как же дознаётесь?

– На исповеди.

– А подумай-ка, владыко, тоже ли такое против любовных и обоюдно согласных дел и подходит ли под заповедь? Все мы не без греха…

После этой беседы, длившейся не больше часу, Петр побыл в Холмогорском соборе на молебне и поспешил в Архангельск.

От архиерейского дома, провожаемый Афанасием, он ехал к пристани в закрытой карете, обитой снаружи кожей, а внутри бархатом.

– Годы уходят, – жаловался Петру Афанасий, – чувствую, ненадолго я жилец на сей земле. Подорвал север мои силы: длинные студеные зимы, поздние весны, ранние слякотные осени, ветры да сырость, все это не под силу мне стало… А жить еще хочется. Народ северный, ваше величество, крепкий, выносливый. Оно и понятно: на здешних промыслах не изнежишься, леностью не спасешься. Звериные и рыбные промыслы в ледовом море, судостроение, солеварение, смолокурение и всякое лесное дело пробуждают в людях дух трудолюбия и предприимчества. А какая неустрашимость и отвага перед врагом: будь на месте Рябова другой северянин, я верю, поступил бы так же.

– Крепись, владыко. А коль будет тяжко, не переусердствуй. Спасибо тебе за добрую службу на крепостном строении и за все твои деяния в здешнем крае. Все мы, увы, смертны. Загодя определи себе достойного преемника, что и как будущему архиерею делать надлежит, распоряжение твое напиши.

У пристани Петр вышел из кареты и, поддерживая Афанасия за руку, помог ему спуститься со ступени на мостовую.

– Благослови, владыко, на добрые дела!

– Счастливого пути, ваше величество, ветер вам в спину. Храни вас святая троица… Бог милует, буду во здравии, то на освящение нового храма в крепость приеду.

Суда с петровской свитой и государева барка с большим трехцветным флагом вышли от Холмогор на двинское русло, там соединились с подоспевшей флотилией Преображенского полка и в белую ночь, накануне троицына дня, подошли к пригородной деревне Уйме. Здесь встретил Петра новый воевода Ржевский. Он перешел со своего карбаса на царскую барку и, пока суда шли до Мосеева острова, мимо города, докладывал Петру:

– Крепость не закончена, но и в таком виде уже за себя постоять может. Церковь в крепости готова к освящению. Ожидаем большого прихода торговых судов из разных стран, гораздо больше, нежели в прошлое лето. Так что, ваше величество, шведы хотя и пустили в чужих странах слух о том, что повторят нападение на Архангельск, однако никого эти слухи не пугают. Уповаем на хороший торг и спокойствие с моря…

Место пребывания Петр снова, как и прежде, избрал на Мосеевом острове в скромных светлицах.

Свита разместилась поблизости, в Соломбале. Преображенский полк с вооружением и всеми припасами длинной вереницей барок и дощаников проследовал в сторону Новодвинской крепости.

Тогда же, без промедления, Петр приказал привести к нему из тюрьмы Ивана Рябова. Изнуренный тюремным режимом, взволнованный до слез вызовом к царю, Рябов упал на колени, взмолился:

– Прости, государь, виноват, вышел я в то утро на море, не ведая о запрете.

– Встань, Иван, встань. Я и вот все они, – Петр показал на своих приближенных и воеводу, – должны тебе в пояс поклониться да спасибо сказать. Я ведаю все о твоем поступке. И горестно мне, что несправедливость тебя обидела…

Петр обнял Рябова, поцеловал его и сказал:

– За верную и доблестную службу освобождаю тебя, Иван, от всех податей и повинностей, награжу деньгами, одеждой. Ты был ранен, зажила ли рана?

– Затянуло, ваше величество, только к погоде внутрях покалывает, терпимо, – ответил Рябов и снова упал на колени.

– Встань, встань. – И, обращаясь к свите, Петр сказал: – Он не знает историю Древнего Рима, а поступил, как Гораций Коклес!..

Едва ли кто из приближенных Петра имел представление об историческом подвиге Публия Горация Коклеса, который в 507 году, во время войны римлян с этрусками, защищал мост до тех пор, пока римляне не разобрали мост и не преградили путь врагу. Тогда спаситель Рима Гораций Коклес бросился в Тибр и переплыл к своим. Его героический подвиг вошел в историю. Римляне увековечили память о нем статуей…

Петр не был в Архангельске восемь лет. За это время в торговом порту и на корабельных верфях произошли большие перемены. В Соломбале, по поручению Петра, датчанин, адмиралтейский комиссар Елизарий Избрант построил для купечества шесть сосновых кораблей длиною до восемнадцати сажен, шириной – четыре, осадкой – полторы сажени. Все они были трехпалубные, трехмачтовые, на всякий случай вооруженные пушками и уже побывали в больших плаваниях. Каждый раз на этих кораблях кроме товаров отправлялись за границу архангельские матросы для «спознания морского ходу, корабельной оснастки и немецкого языка». Корабли те носили не только апостольские имена, некоторые назывались подражательно иноземным: «Зеленый дракон», «Рычард Энжен», «Меркуриус». А гораздо позднее были построены в Архангельске коммерческие суда, наименованные довольно романтично: «Белый теленок», «Серый заяц», «Молодая любовь», «Золоченая мельница» и «Московский ездок».