Константин Коничев - Петр Первый на Севере

– Разумно! – похвалил царь. – И в таких сумраках стенописцы при свечах трудились?

– Нет, государь, свечи берегли. Мы того ради окна сотворяли шире, кирпичи разбирали, а потом внове укладывали и известью скрепляли.

– Разумно, – снова похвалил Петр, – а как тот, Плеханов, готовит ли смену себе из добрых изографов?

– Стремится к тому, сам наблюдал и говаривал ему: спеши, Димитрий, воспитуй равных себе, да не одного, не двух, а больше того, да таких, кои сами учителями станут потом. И напоминал я ему, великий государь, словеса святого Иоанна Дамаскина, изрекшего о талантах сие: «Иже хитрые и гораздые мастеры и живописцы, которые таланты скрывают и иных не учат и свои таланты не кажут, те осуждены будут в муку вечную… И того ради живописцы учите учеников без коварства…» Плеханов про то сказание Дамаскина твердо знает…

Наскоро осмотрев фрески и мало поговорив с владыкой, Петр направился к выходу. И как только он показался из ворот соборных, толпа горожан разразилась громкими криками:

– Ура царю-батюшке, ура!..

Петр остановился на нижних приступках каменной лестницы, взял из чьих-то рук поданную ему шляпу-треуголку, покрыл голову и крикнул:

– Здорово, вологжане!.. – приубавив голосу, спросил: – Кто вас обучил на колени падать?.. Ежели царю поклон, то мигом встаньте, ежели премудрой Софии, то кланяйтесь ей, сколько вам благорассудно…

– Тебе, царь-батюшка, тебе!

– Царь благоверный не частый гость у нас!

– Ура! Ура!.. Еще раз ура!..

И стали вологжане подниматься с коленей и вытягивали шеи вослед государю. А он подхватил под руку архиепископа и, сдерживая свой непомерный шаг, пошел, сопровождаемый всей свитой в Кремль, в палаты, соединенные с крепостной стеной. Там его, и с ним гостей московских, ожидали в трапезной столы с пирогами рыбными, чаши и блюда с говядиной и гусятиной, вареной и жареной, наливка – крепкая настойка, и на чернике, и на морошке. Не ожидали гостя, не успели к такому случаю семги двинской и стерляди шекснинской добыть. Зато кубенской нельмы было вдосталь. Да и другой доброй белорыбицей стол не был обижен. Время весеннее, не постное, не грешно пить-есть в свое удовольствие.

Петр пил мало. Ел крепко. Потом с архиепископом уединились. Разговор был дельный. Пастырь духовный налагал царю свои просьбицы, и за себя хлопотал и за горожан. Чтоб царь-государь запретил вологодскому воеводе и стольникам неправое судейство над чинами и людишками Софийского соборного дома.

– А то бывает, царь-государь, великий милостивец, наших софийских и бьют, и увечат, и в цепи заковывают самоуправно. Освободи от извергов, пожалуй, подчини Москве, Приказу большого дворца, а вологодский воевода пусть не коснется нас…

– Обещаю, – сказал Петр, – отпиши в Москву, справим.

Наутро Петр раньше всех на ногах. Вышел из спальни в одном исподнем, разыскал где-то в архиерейских покоях дьяка Никиту Пояркова. Тот спал, бесчувственно храпя на всю палату с носовым присвистом. Петр растолкал его, привел в чувство:

– Слышь, петухи орут, утро началось. Как рано бывает утро в Вологде!.. Вставай, детина, буди всех, ставь всех на ноги. После трапезы сразу на Кубено-озеро…

И, чтобы дьяк снова не зарылся под окутку, Петр набрал из медного ковша воды в рот и прыснул ему в заспанное лицо.

– Живо! Бегом! Не заставляй будить батогом!..

Зашумел, закопошился архиерейский софийский дом. За трапезой немного потратили времени. Начался выезд. Свита Петрова на парах и тройках, в телегах и кибитках кожаных, выехала до села Прилуки по тряскому бревенчатому настилу; а царь с утра решил поразмяться, сел в лодку и с двумя охранниками и воеводой, против теченья по Вологде-реке, до Прилук бойко орудовал веслом. Отъехал за околицу, обернулся, посмотрел на Вологду, изрек в раздумье:

– Не велик город, а церквей густо. Не в тягость ли православным столько?..

Как знать, может быть, этот взгляд на Вологду подсказал потом Петру смелые и верные мысли при составлении указов и «Духовного регламента» об ограничении церковного строения, дабы менее было праздношатающихся и не творящих пользы.

– А собор хорош! – рассматривал издали Петр. – Царь Иван Васильевич нехудо его задумал. Такому собору и в Москве за кремлевской стеной стоять было бы не постыдно.

Лодка приближалась к стенам Прилуцкого монастыря, а за ней целая флотилия из лодок горожан. Кое с кем Петр шутливо перекликался:

– Кто из вас, вологодцы, на Кубенском озере бывал?

– Да все помаленьку, царь-батюшка, бывали.

– Как не бывать, оное поблизости.

– Большое? – спрашивал царь!

– Пребольшущее, из конца в конец не видать.

– Глубокое?

– Весьма, царь-батюшка, и высок ты, да в любом месте с ушами скроет.

– Я не мерило, – смеясь, отшучивался царь. – А если в саженях?

– Не знаем, всяко везде-то. А в бурю народ погибает, стало быть – глубина!..

И часу не прошло, лодка государева ткнулась носом у самой крепостной стены Прилуцкого монастыря. И в эту минуту ударили в большой колокол, и малые подголоски-колокола трезвоном подхватили набатный гул. Архимандрит и попы в лучших, сверкающих золотом и жемчугом ризах вышли навстречу. Но Петр не захотел отстоять всю службу. Вошел в церковь, поставил свечу перед иконой Дмитрия, не очень набожно перекрестился трижды и вышел, окруженный своими приближенными.

Около паперти стояла наготове тройка, запряженная в архиерейскую карету. Петр и вся его свита покрестились на монастырские ворота, уселись по своим местам – кто в кареты, кто в телеги. Впереди два верховых стражника, за ними на тройке Петр с дьяком Поярковым. Тройкой царевой правил самый отчаянный и бойкий кучер Степка Викулов – разжалованный архиепископом из иконников в конюхи за чрезмерное пристрастие к винным зелиям. Сзади тройки – целый поезд из сопровождающих Петра. Дорога на Кириллов-Белозерский, укатанная, вымощенная фашинником, песком посыпанная, для езды удобная. Часа через два Петр был уже в селе Кубенском. Перед ним расстилалось во всю ширь и длину Кубенское озеро. На восточной стороне виднелись леса, и чуть-чуть маячили деревянные колокольни на Лысой горе и в селе Уточенском, в устье реки Кубены.

– Да, простору на озере много, не то что в Переяславле. Надо испробовать глубь, – решил Петр.

Земскому старосте было приказано отрядить пять рыбацких карбасов, дабы наискось пересечь озеро от села, через Спас Каменный до Лахмокурья.

Просмоленные, крепкие сосновые лодки покачивались на привязях далеко от берега. По мелководью почти версту ехали к рыбацкому пристанищу на лошадях.

– Мелка лужица, – с огорчением рассуждал Петр, – если по весне, в мае, так, то что же тут в сухое лето бывает?

– А разность не велика, ваше царское величество, – отвечали ему кубенские рыбаки. – Большая вода вместе со льдом ушла. Ну, сбудет еще на три четверти, а к осени опять пойдет на прибыль.