Виктор Заярский - Во имя отца и сына

Вскоре вся пугающая масса туч, подгоняемая верховым ветром, как умелым пастухом, и сопровождаемая ворчливыми раскатами грома, послушно устремились в сторону столицы Кубанского казачества Екатеринодара.

Утром, когда к удивлению станичников небо почти совсем прояснилось и очистилось от пугающих туч благодаря Господу Богу, дождем уже и не пахло. Только на корявых ветках шершавых акаций, давненько высаженных вдоль станичных немощеных тротуаров, задержались холодные капли дождя. Время от времени их срывал налетевший шальной ветер. Тогда они падали вниз и на поверхности уцелевших луж пускали рваные пузыри. Афоне Вьюнову, который спешил на сход, несколько холодных дождевых капель угадило за воротник. Они расползлись по спине и застряли между худыми лопатками, поэтому заставили его вздрогнуть и съежиться. Афоня долго крутил своей тощенькой шеей и остервенело матюгался от ощущения неприятного холода.

В это тревожное и ответственное для всех станичных казаков субботнее утро, Афоню Вьюнова так же, как и всех станичников, одолевали насущные заботы. Еще вечера вечером с ним приключилась беда. Он всю ночь напролет, бедолага, промучился расстройством живота и не слазил с помойного ведра, которое установил посреди комнаты. А теперь вот с самого раннего утра понос угрожал ему на каждом шагу и не давал покоя. К тому же душа у Афони горела, и мучил сушняк после вчерашнего перепоя у Кривохижи. Тогда он пожадничал и выпил явно лишний стакан горелой водки самогонки. А утром ему, как всегда, хотелось во что бы то ни стало похмелиться и успеть на сход.

В тот самый день Кривохижа расщедрился и подарил ему старенькую казачью форму. Она уже несколько лет лежала у него в сундуке, пересыпанная табачной махоркой, чтобы ее не побила моль. В свое время ее носил его сын Семен, но так и не смог тогда до конца сносить, потому что быстро вырос. После четырнадцати лет он так возмужал, что она стала ему мала. Афоня быстренько примерил эту желанную казачью форму, которая оказалась немного ему великовата, но он от радости решил, что сойдет и так. Потом быстро сунул ее в свою холщевую довольно вместительную сумку, с которой никогда не расставался, и хотел уже уходить. Но когда Кривохижа остановил его на пороге, выставил на стол бутылку самогона и предложил обмыть подарок, Афоня решил, что от такого предложения ему просто грех отказаться и от жадности опорожнил стакана три. Вскоре почувствовал, что самогонка сильно шибанула в голову, и начал тяжелеть, но искренне поблагодарил своего благодетеля и, боясь, как бы по дороге его совсем не развезло, помчался прямиком домой. Своей жене Нюрке пока решил о подарке ничего не говорить. Почти всю ночь Афоня не слазил с помойного ведра – мучил жесточайший понос, и только к утру сон взял свое, сморил его, и он заснул.

А когда рано утром Нюрка утряслась из хаты на улицу, Афоня подскочил со своего топчана, напялил подаренную Кривохижей казачью форму и с помятым лицом и закисшими глазами направился прямиком на сход. По дороге живот опять начал давать о себе знать.

Недалеко от Кривохижиных зерновых амбаров Афоня начал предчувствовать плачевный результат своей затеи насчет того, чтобы попасть на сход. Тогда он начал ломать голову над тем, как пресечь очередные безобразные позывы в животе, которые продолжали мучить его с ночи и могли закончиться на сходе позором.

Теперь он прекрасно понимал, что ему не удастся добраться до схода и заявиться там в таком, как сейчас, аховском состоянии. От Кривохижиного магазина, куда он устремился, до церковной площади, где намечался станичный сход, ему оставалось пройти всего ничего, но туда ему теперь, как он понял, никак не добраться ввиду расстройства живота.

В Кривохижином магазине Афоня намеревался купить шкалик водочки, смешать ее с горстью соли и залпом выпить эту спасительную смесь.

Он решил, что только тогда успокоится его ретивый живот, и стал рыться в кармане, чтобы посчитать свои крохи денег, но их оказалось маловато. В отчаянии он сначала пораскинул своим умишком над тем, чтобы позычить их в долг у кого-нибудь из проходивших мимо казаков. Ну, хотя бы под предлогом неотложных семейных нужд. Кстати, у него уже давненько такой нереальной мыслишки не было в голове, поэтому он сразу же отбросил ее в сторону и решил пока никому не заикаться об этом. Он понимал, что без отдачи никто из здравомыслящих станичных казаков ему давать деньги в долг не рискнет. А то, что поднимут его казаки как попрошайку на смех, в этом у Афони не было никакого сомнения. И все-таки он решил рискнуть, другого выхода не было. В конце концов с большим трудом умудрился каким-то образом выпросить недостающие денежки у проходившего мимо сердобольного казака и поспешил к магазину.

Два молодых казака Харитон Костомаров и Семен Кривохижа, любимый сынок Степана Андреевича Кривохижи, облокотившись на перила, стояли на крыльце магазина. Семен, как заметил Афоня, был явно не в духе, и чувствовалось, что в подавленном настроении. На днях по станице прошел тревожный слушок о поголовной мобилизации на фронт всех достигших совершеннолетия. Это касалось и Семена Кривохижи. Однако расставаться с родным домом ему не хотелось.

Недавно он прочитал в Екатеринодарской газете, что на фронте у белых, куда его собирались отправить, сложилось ужасное положение, и с каждым днем оно становилось все хуже. Такая незавидная участь – очутиться там, на фронте, – ничего хорошего Семену не сулила. Его дружок, бесшабашный Харитон Костомаров, был куда спокойнее и рассудительнее на этот счет. Добродушный и немного флегматичный, он считал, что погулял и почудил в станице сполна, а дальше будь, что будет. Семен же рассуждал по-своему. Он прекрасно понимал, что теперь ему от мобилизации даже при помощи своего влиятельного и денежного батюшки никак не отбрыкаться. Вот поэтому он и поднялся со своей теплой пуховой перины в такую рань. По пути к отцовскому магазину он прихватил с собой закадычного дружка Харитона Костомарова, чтобы вместе с горя как следует выпить перед сходом. Теперь неунывающий Харитон то и дело лениво зевал, стоя у перил крыльца рядом со своим дружком. Он знал, что его тоже не минует участь быть мобилизованным на фронт, но перенес это известие без видимого волнения и паники. Во время утренней встречи с Семеном этот шутник постарался успокоить своего дружка и сказал ему, что чему быть, того не миновать.

Семен, совсем повесивший нос, тяжело вздохнул и убитым голосом ответил:

– Так-то оно так, Харитоша, но со свово родного дома уходить, преставь, дружища, что никак не хотца.

Теперь они оба то и дело сладко зевали и маялись от безделья. Харитон, как только приметил Афоню, который метался возле амбара, сразу хмыкнул и указал на него пальцем Семену. Семен понял, в чем дело, криво усмехнулся и строгим голосом заметил: