Юрий Мартыненко - Красная мельница

Партизаны выигрывали всегда, когда в основе их действий лежала не огневая, а ударная тактика, когда решающее слово принадлежало ночному бою, внезапным атакам с тыла и с флангов. При этом у партизан было много преимуществ: связь с местным населением и его поддержка, отсутствие громоздких обозов и растянутых коммуникаций, маневренность вне поля боя.

Основной и самой простой задачей, с которой забайкальские партизаны справлялись наиболее успешно, была их боевая деятельность на Транссибирской магистрали. Почти наполовину она пролегала в районах мощного повстанческо-партизанского движения. При этом тактические условия местности благоприятствовали налетам, порче железнодорожного пути и так далее.

…Тем не менее времена дикой партизанщины заканчивались. Наступала пора выходить из тайги и действовать по широкому фронту на основе регулярных частей Красной армии. Но не все торопились это делать. Почти все охотничьи зимовья и особенно дальние заимки были переполнены партизанами. Таежная вольница не отпускала. Свежий и чистый воздух, не порченный пороховой гарью, кружил голову. Еда была. Из тех же отбитых у беляков обозов с продовольствием, своевременно и запасливо припрятанного в надежных местах. Сейчас эти припасы были как никогда кстати. Стреляли зверя. Разделывали и большими кусками варили в казанах на костре. Пригодилась и амуниция, обмундирование из тех же интендантских трофеев… Имелось и выпить, от спирта до коньяка. Сложнее всего было удержать партизан от мародерства. Товарищ Бирюков знал об этом еще по признаниям пленных каппелевских офицеров. Вспоминая свой «ледяной поход» вдоль Транссибирской магистрали на Иркутск, идя на помощь адмиралу Колчаку, офицеры с ужасом говорили о диких партизанских набегах на отставшие от строевых частей интендантские обозы с продовольствием. Они становились легкой добычей для «варнаков из тайги» в косматых шапках, перевязанных красными ленточками.

– Чего, малой, вздыхаешь? Изворочался весь. Спи давай, – ворчал пожилой партизан на молодого, прикуривая от уголька из печки, сложенной из дикого камня возле сколоченных из сосновых плах двухярусных нар.

– Силы нет. Девку бы… Хошь рябую, хошь конопатую, хошь вместе взятую…

– Ты партизан или хрен огородный? Терпи. С беляками покончим, будет тебе девка и с конопушками, и с рябушками.

– Дак это когда ишо покончим. Щас охота…

– На-ка лучше покури, отвлекись, дуралей, от срамных мыслей. Табачок знатный. Из недавнего белого обоза.

– Да уйди ты со своей соплей.

– Это почему же соплей?

– Ты всегда самокрутку мусолишь, черт губастый.

– А за губастого можно и по мордасам враз схлопотать! – начинал громко вскипать старший приятель.

– Вы там скоро кончите кудахтать?! – спросонья заругался из темного угла нар один из сослуживцев. – Затыкайтеся-ка оба! Мне в дозор скоро идти, а вы спать не даете. Вот завтра пожалуюсь товарищу Бирюкову, он вам быстро девок пропишет…

Вокзал окутан клубами молочного густого тумана, смешанного с угольным дымом, который черными потеками стелется по земле. В горле першит и хочется пить. Вода в титане теплая с легкой ржавчиной. Холодную можно набрать только с водонапорной башни. Но никому не хочется идти по такой скверной погоде.

На железнодорожных путях пыхтят разгоряченные, прибывшие с перегонов паровозы. Готовятся к заправке углем и водой. На перроне тускло светят фонари.

Машинист в почерневшем от копоти и смазочного масла кожухе и кожаной шапке. Высунув голову из паровозной будки, он смотрит на свой состав с японцами, преодолев плечо в полторы сотни километров с восточной железнодорожной станции. Фыркая густым паром, паровоз стоит на первом пути напротив водокачки. Состав из одного классного вагона для офицеров и нескольких теплушек для солдат, прибыл ранним вечером, когда на небе проклюнулись первые звезды.

Широкозубые японцы подстрижены под ежик. Слышны гортанные отрывистые команды. Солдаты, сначала рассыпавшись у теплушек, быстро построились в две шеренги. Чужая речь резала слух. От нее веяло чем-то чужим и враждебным. Железнодорожникам становилось не по себе.

По внешней манере интервентов видно, что они с первых шагов на незнакомой для них железнодорожной станции ведут себя как хозяева, абсолютно презирая местных жителей.

– От этих косоглазых, однако, лучше держаться подальше, – посоветовал Николай, обращаясь к молодому напарнику.

– А что, беляки лучше? – спросил Прохор Иванович.

– Они все ж таки русские.

– Хрен редьки не слаще. Посмотрел бы ты, паря, что они с пленными партийцами делают.

– Этим все равно. Партиец или нет. Кишки на штык намотают и, как звать, не спросят. Вишь, как винтовками машут. Штыки широченные. Мясо рубить такими штыками…

– Тише, Николай. Дались тебе эти штыки…

– Что, теперь и язык проглотить?

– Вы чего тут митингуете? Марш по рабочим местам! – строго приказал подоспевший мастер цеха. – Накаркаете на свой хребет. Ты-то, Прохор Иваныч, чего? Что? Нехорошо?

– Да уж чего хорошего.

Николай с Ефремом поспешили к своему паровозу, а мастер задержался около Прохора Ивановича.

– Думаешь, дрянь дело? Я, честно говоря, не ожидал, что до япошек дойдет. Видать, дали наши жару белякам. За помощью побежали. Теперь вот приперлись инородцы… Со своим уставом в чужой монастырь.

– Видно, так, – согласился Прохор Иванович, поглаживая грудь правой рукой.

– Что? Сердце? – встревожился мастер. – Ты покудова посиди, не торопись за молодыми. Не расстраивайся шибко. Если все занедомогаем, так и работа встанет. Как бы то ни было, железку обслуживать надо. Может, оно еще и пронесет. Всякое в России бывало. И монголы налетали, и поляки с французами наступали. Однако ничего. Отбили. Выжили. Надо потерпеть.

– Только вопрос имеется.

– Какой?

– Сколько терпеть-то? Господь терпел и нам велел?

– Ну, Иваныч. – Мастер развел руками. – Ты все равно попридержал бы язык…

Известие о японском эшелоне опечалило всех. Одно дело – беляки, но все-таки они свои, русские. А чего ожидать от интервентов? В сознание людей вселился страх. Железнодорожники, обслуживающие станцию и депо, старались не попадаться на глаза японским патрулям. Зловеще поблескивали отточенные с обеих сторон штыки, заставляя сжиматься сердце…

После ужина Кеха Золотухин доплетал корчажку. Расположился на лавке у печи. На полу у ног насыпан ворох тальниковых прутьев. Фроська убирала со стола грязную посуду. В кухонное оконце тихонько постучали. Она будто ждала. Набросив шаль на плечи, поспешила в сенцы. На крыльце дожидался, пока откроют, скрытый темнотой человек.