В. Волк-Карачевский - Кто правит миром

Со временем королевские помощники стали разбирать и королевские случаи, потому что у короля часто не хватало времени и для них.

Разбирая тяжбы и споры, нужно разъяснять обеим сторонам, кто прав, а кто виноват и почему, и много говорить, а когда тяжущиеся бестолковы, а они всегда бестолковы, иначе бы поделились-помирились сами – приходится говорить часами, а то и весь день, доходя до хрипоты. Поэтому всех судейских чинов и называли «парламентом» от простого французского слова «парле» – говорить.

Таким образом постепенно и возник высший суд, называемый Парламентом. Главным судьей, главой Парламента, был король. В Парламент входили приближенные короля – пэры, герцоги и бароны – их присутствие требовалось, когда судились равные им по титулам и званиям. А большую часть Парламента составляли судейские чиновники, юристы, законники, происходившие обычно из горожан. Судейские чиновники за свою работу получали плату, – платили те, кто судился. Поэтому место в Парламенте давало немалый доход. Желающих занять место в Парламенте было много, поэтому места эти продавались за деньги, деньги шли в королевскую казну. Купив место в Парламенте, судейский чиновник к концу жизни старался продать его не кому-нибудь, а сыну или, если он не имел сына, хотя бы племяннику. Поэтому места в Парламенте становились как бы наследственными.

Судейские чиновники в Парламенте не только говорили. Не в меньшей мере они и писали – записывали в свои реестры указы и решения короля. Указы эти приобретали силу только после того, когда их записывали в эти реестры, потому что судейские чиновники следили, чтобы они не противоречили указам, внесенным в реестры раньше, и не повлекли бы за собой неразберихи в делах или каких-либо иных нежелательных последствий.

В таких случаях судейские чиновники обращались к королю с ремонстрациями. Это мудреное французское слово, не такое известное и распространенное в мире, как слово «парламент», в переводе на русский язык означает «почтительные возражения». Король, которому недосуг вникать в разного рода крючкотворства, обычно соглашался, полагаясь на знания и опыт своих помощников по Парламенту.

Но дело известное: стоит только начать. Сначала это были именно «почтительные возражения», их высказывали подобострастным тоном, с чередой поклонов и реверансов. Потом это были просто возражения и в конце концов довольно непочтительные, особенно когда дело касалось новых налогов. И уж совсем непочтительные, когда дело касалось не короля, а его министров.

На королевских министров смотрели как на придворных лакеев. А Парламент – старинное учреждение, его члены не суетились в придворных интригах, а важно восседали в своих красных одеждах на высоких креслах. Парламент опирался на записанные в его реестрах законы и на римское право, неумолимое в своей логике и суровости строгой латыни.

Мало того, членам Парламента уже стало казаться, что их власть происходит от тех самых народных собраний, древних «мартовских полей», а они выше королей и выражают волю народа. Именно они, члены Парламента, должны и даже обязаны следить за тем, чтобы король правил не по своей прихоти, а по законам, зарегистрированным в парламентских реестрах, толковать и объяснять которые могут только члены Парламента. Ибо они представляют народ или нацию, если говорить на не подлежащей сомнению латыни. А нация главнее и важнее короля. И она, нация, и представляющий ее Парламент – представляющий ввиду временного отсутствия Генеральных штатов – предписывает королю законы, а не король ей.

Конечно же королю это не понравилось. Но смотря какой король. Людовик XIII [57]не удостаивал Парламент своим посещением. Члены Парламента не могли заявить ему свои «почтительные возражения» и стали посылать их в письменном виде. Тогда Людовик XIII поручил улаживать отношения с Парламентом опытному в государственных и иных делах кардиналу Ришелье [58]. Ришелье советовал членам Парламента не писать королю письменных посланий. А тех, чьею рукою такие послания были писаны, он приказал сажать в тюрьму, в знаменитую Бастилию. Поток письменных «почтительных возражений» прекратился. Но сразу же возобновился после смерти мудрого кардинала.

Людовик XIV явился в Парламент и под свою диктовку велел записать в реестры указ, строго предписывавший делать «почтительные возражения» на королевские указы только после записи этих указов в парламентские реестры.

При малолетнем Людовике XV регент, нуждавшийся в поддержке парламента, отменил указ проявившего находчивость Людовика XIV и все пошло по-старому.

Придя к власти, Людовик XV привлек к борьбе с Парламентом канцлера Мопу [59]. Мопу был сыном президента Парламента и потому хорошо знал все слабости этого учреждения, строптивость которого достигла невозможных пределов. По совету Мопу король приказал в одну ночь арестовать всех членов Парламента, выкупить у них парламентские места и выслать из Парижа.

А чтобы столица не осталась без судебной власти, Мопу собрал новый Парламент, во всем послушный королю. Но к тому времени и Парижский парламент, и двенадцать других парламентов в крупнейших городах Франции уже представляли из себя мощное, вековое сословие судейских чиновников. Они отказались подчиняться «Парламенту Мопу» и это, как пишет современник, «привело в волнение всю страну, горячо вступившуюся за них». А «Парламент Мопу» стал «предметом всеобщего презрения и постоянных насмешек».

Однако короля Людовика XV побаивались и потому приходилось терпеть и самого Мопу, и его Парламент.

Когда на престол взошел внук Людовика XV, молодой король Людовик XVI, он восстановил в правах старый Парламент, а канцлера Мопу отправил в ссылку в его собственное имение. Первый министр короля граф Морепа [60]уверял монарха, что народ и Парламент не забудут королевской милости.

Народ не сразу проявил свою благодарность, а Парламент, чувствуя себя победителем в борьбе с королевской властью, делал все, что только мог, чтобы помешать королю во всех его начинаниях. Парламент горой стоял за старые привилегии, король хотел отменить их, чтобы заткнуть дыры в государственной казне и не соглашался на введение новых налогов, с помощью которых можно бы было ее, эту казну, хоть как-то пополнить. Парламент видел, что король добр, не жесток и, следовательно, слаб, и как писал все тот же вездесущий и всевидящий современник, «послышался шепот о свободе и республике, умы уже прониклись идеей равенства…»

О, погоди, простодушный Людовик XVI, наследник сильных и жестоких сородичей Людовиков! Если умы уже прониклись, и кто-то прошептал слово «равенство», то шепот этот рано или поздно превратится в рев многоголового и многоголосого чудовища, кровожадного разъяренного зверя, имя которому народ!