Борис Деревенский - Убить Марата. Дело Марии Шарлотты Корде

Представим себе, что нормандская героиня родилась не в конце бурного XVIII века, а в другие относительно «тихие» времена. Совершила бы она нечто подобное? Знали бы мы о ней? Вполне вероятно, что и нет. Буря в душе была бы подавлена «тихостью» эпохи, и огромная сила, не найдя себе выхода, свернулась бы внутри себя и зачахла. Разве так не бывает? Революция помогла Корде проявить себя, полностью раскрыться. Политическая борьба была тем плодоносным полем, на котором подобные натуры предстают перед нами во всём своём блеске. Но и в «тихие» времена нет-нет, да совершается нечто подобное. Даже в самую мирную эпоху рождаются свои Шарлотты Корде. Цели и способы у них, правда, иные, но натура всё та же. Натура… Вот что главное, вот что определяет всё! Эта натура не терпит никаких границ. Она преступает через все границы, через все нормы и уложения, и поэтому она преступна по определению. Чем тише эпоха, тем тише и банальнее преступление; чем громче эпоха, тем оно громче, невероятнее, поразительнее, тем более тяжелы и болезненны его последствия. Вот и вся разница.

Как это часто бывает в таких случаях, личность подлинной Марии Анны Шарлотты Корде, мелькнувшей на страницах истории подобно метеориту в ночном небе, окружена легендой. Легенда эта стала создаваться ещё её современниками и чуть ли не участниками событий. Находившаяся тогда во Франции английская писательница Мария Елена Вильямс отмечала, что в департаментах к смерти Марата относятся без особого интереса, но молодая женщина, убившая его, вызывает живое участие: «Скупые рассказы о ней собираются с жадностью и повторяются с восторгом. Французы одобряют (именно так: applaud) деяние, само по себе страшное и преступное, едва ли сознавая его мотивы, и жертвенность молодой женщины кажется им чем-то необычайным» [1] Williams H. M. A Residence in France during the years 1792–1795. London, 1797. P. 301–307. .

Случившееся в Париже 13 июля 1793 года привлекло к себе внимание всей Европы. Люди были чрезвычайно заинтригованы. И дело было вовсе не в убийстве видного политического деятеля, и даже не в убийстве как таковом, совершённом, к слову сказать, самым банальным и прямо-таки примитивным образом. Парижское происшествие вызвало широкий общественный резонанс только благодаря личностям убийцы и убитого. Это обстоятельство подметил Марк Алданов в своём эссе, посвящённом нашей героине: «История знает политические убийства, имевшие ещё большие последствия, чем дело Шарлотты Корде. Однако, за исключением убийства Юлия Цезаря, быть может, ни одно другое историческое покушение не поразило так современников и потомство. Для этого было много причин – от личности убитого и убийцы до необычного места действия: ванной комнаты». [2] Алданов М . Ванна Марата. // В кн.: Алданов М. Сочинения. Кн. 2. М., 1995.

Сближать Шарлотту Корде с Аристогитоном, Брутом и другими классическими тираноубийцами ещё тогда же стали идейно близкие ей жирондисты. Луве де-Кувре, знавший Корде лично, во время своего изгнания и подполья написал «Гимн смерти», в котором назвал Марата «зверем», а его убийцу возвёл на героический пьедестал:

Но если бы дело заключалось только в этом – в том, что убийство Марата является ретроспекцией убийства Юлия Цезаря, а Корде стала новым Юнием Брутом, – вряд ли бы в течение двух с половиной веков личность Шарлотты продолжала привлекать общественное внимание не только во Франции, но и далеко за её пределами. Значит, здесь есть что-то ещё, более важное и интригующее.

В чём тут интрига? Какая здесь тайна или какой парадокс, заставляющий снова и снова внимательно приглядываться к нормандской дворянке, потрясшей Париж и всю Европу? Кажется, наилучшим образом это сформулировала парижская «Газете Перле» тотчас же после процесса Корде:

« Она не выказала ни страха, ни угрызения совести. Она отвечала на все вопросы с ясностью и невозмутимым хладнокровием… Это зрелище злодейства, красоты и дарований, объединённых в одном и том же лице, этот контраст между тяжестью её преступления и слабостью её пола, её демонстративное удовлетворение [содеянным] и её улыбка перед судьями, которые не могли не осудить её, всё это производило на зрителей такое впечатление, которое трудно передать [словами] ».

Это загадочная улыбка и это демонстративное удовлетворение содеянным глубоко врезались в память очевидцев и современников Шарлотты Корде. Другой жирондист Анри Шенье посвятил ей оду, в которой есть такие строки:

«Не по-женски твёрдая душа…» Несомненно, это была личность мессианского плана. Корде исполнила миссию, словно бы возложенную на неё свыше, и была этим удовлетворена. В чём-то процесс Корде перекликается с судом над Иисусом Христом, как он описан в Евангелиях. Только основатель христианства вёл себя перед судьями смиренно, а нормандская героиня как бы смотрела на своих судей сверху, со снисходительной улыбкой. Далее, в романе, который является, по сути, исторической реконструкцией, читатель найдёт даже слова Иисуса, которые Корде произносит перед аудиторией, – правда, в её собственном истолковании.

Молодая нормандская дворянка обладала харизмой, сопоставимой разве что с харизмой самого Марата, её жертвы. Почитатели Друга народа отводили ему роль пророка, мессии Революции, якобинского Иисуса. И действительно Жан-Поль Марат был харизматической личностью, вовлекающей в свою орбиту, очаровывающей и подчиняющей себе окружающих. Тем интереснее исследовать и наблюдать столкновение двух сильных личностей. Причём исход этого столкновения мог быть разным, и совсем не таким, который получился в результате нескольких случайных обстоятельств. И это мы также покажем в ходе исторической реконструкции.

Настоящий роман претендует на историческую и психологическую достоверность. Автор готов поспорить с каждым, кто скажет, что было не так. Впрочем, он согласен сбросить процентов 10 достоверности за счёт второстепенных деталей, недостающих в материалах дела, но которые были внесены им для полноты картины. Ещё в 10-ти процентах автор может быть неточен в различных бытовых подробностях. Но за остальные 80 он готов ручаться. Практически все действующие лица – это реально жившие люди, носившие те имена, которые они носят в этом романе. Лишь немногим из них, которые также реальны, но неизвестно, как их звали, автору пришлось присвоить подходящие фамилии.