Олег Яковлев - Всей землёй володеть

Всеволод рассмеялся и потрепал его по жёстким рыжеватым волосам.

– Молодец, что не врёшь. И мне страшно было, и любому человеку страшно. Только страх этот надо учиться одолевать. Иначе какой ты воин? Главное, пойми: не ты ворога, а ворог тебя должен бояться. Думаешь, почему они свистят, визжат и воют так громко? Да потому что боятся. Страхом своим других хотят испугать. Когда же бьёшься, не думай ни о чём, кроме того, что Бог не попустит погибели твоей в лютой сече. И знай ещё: мы, руссы, всё равно этих степняков победим, мы сильнее, крепче духом, ибо за землю свою бьёмся, за своё, кровью и пóтом добытое, а они, вороги, чужое пришли жечь и грабить. Запомни.

И юный Владимир запомнил слова отца. Никогда уже более не будет овладевать им на поле брани дрожь, не слабой рукой станет держать он меч, и при одном лишь упоминании о Владимире Мономахе трепет будет охватывать половецких ханов, бесстрашных отчаянных воителей, и невестимо сколько больших дел предстоит свершить ему – воину, правителю, полководцу.

Ранней осенью Всеволод и Мария отправляли своё чадо в Киев. Семилетний княжич, казалось, был вовсе не рад предстоящей встрече со стольным городом. Последние дни он ходил как в воду опущенный, с грустью взирая на рубленый княжеский дворец, на строительные леса, которые поставили зодчие, возводящие храм Святого Андрея и дивную каменную баню, на высокие земляные валы, на пристань-кораблище под крутым склоном горы, при впадении Альты в Трубеж. Навсегда врежется ему в память детство и милый сердцу родной Переяславль.

Мать была в тягости, со дня на день в семье князя Всеволода ожидалось прибавление. Наконец, под утро накануне отъезда в Киев Владимира разбудили крики, стук шагов, громкие голоса холопок.

Отец, обеспокоенный, нахмурившийся, со свечой в деснице стоял возле дверей бабинца. Горячий воск обжигал кожу, но князь как будто не замечал этого, не чувствовал боли. Задумчиво и отрешённо он уставился на медную ручку плотно закрытой двери.

– С доченькою тя, княже! – крикнула просунувшая в дверь голову разбитная розовощёкая холопка. – Сей же часец вынесем на погляд!

Владимир протиснулся вперёд челяди и увидел на руках одной из материных служанок маленький белый шевелящийся свёрток.

Странно было осознавать, что у него теперь есть сестра, такая крохотная.

Князь Всеволод жестом подозвал сына и, взяв младенца, показал Владимиру сморщенное в плаче розовое личико.

– Сестра у тебя, Анна, – глухо промолвил он ровным бесстрастным голосом и поспешно сунул ребёнка обратно в руки княгининых служанок.

…Уже перед самым выездом Владимира подвели к матери, лежащей в своём покое на широкой постели. Как всегда, каменно-неприступная, Мария равнодушно перекрестила сына и, приподнявшись, сухо поцеловала его в лоб. Принялась строжить и наставлять:

– Будешь жить в хоромах у стрыя [161] Стрый – дядя по отцу. своего, Изяслава. Смотри, не опозорь меня, помни, что мать твоя – дочь базилевса. С братьями и сёстрами не ссорься, но и себя в обиду не давай.

– Матушка, а ты вставать, ходить скоро сможешь? – опустив очи долу, смущённо спросил Владимир.

– Скоро, – с холодной усмешкой отмолвила Мария. – Ты ступай.

Княжич поспешил во двор, где ждал его осёдланный вороной актаз. Смахнув невесть от чего выступившие на глазах слёзы, он лихо вскочил на коня, ласково потрепал его по холке и пустил рысью. Следом за юным княжичем во главе небольшого отряда дружинников тронулся на своём белоснежном могучем скакуне воевода Иван.

Они проехали через широкие Епископские ворота, проскакали вдоль пристани, миновали иудейское кладбище, тянущееся по обе стороны широкого шляха, оставили позади шумные и тесные пригородные слободы, огороженные дубовым тыном.

– Далеко ль до Киева? – спросил Владимир воеводу, едва они выехали за город.

Иван Жирославич усмехнулся, прикинул в уме и охотно ответил:

– Вёрст семьдесят будет. Что, княжич, не терпится? Не торопись, успеешь Киевом налюбоваться. Лучше на дорогу смотри, по сторонам глянь. Лепота экая кругом!

Владимир с любопытством завертел головой.

Дорога шла по низкому песчаному берегу Днепра. Дул слабый ветерок, и до ушей доносился негромкий плеск волн. У воды шуршали густые камыши, а вдали, на середине реки, темнели маленькие островки-выспы. Весной, во время разлива рек, они бывают затоплены, но к лету, когда схлынут вешние талые воды, словно бы высыпают, выплывают из глубин. Иные выспы покрываются травой, растут на них деревца ивы, кустарник – такие острова укрепляются, им уже не страшно затопление, в половодье река их отекает, потому зовут их в народе отоками.

Оторвав взгляд от искрящейся днепровской глади, Владимир посмотрел в другую сторону. Справа от дороги простирался зелёной стеной густой лес. Среди могучих сосен изредка проглядывала седина кудрявых красавиц-берёз, ярким багрянцем полыхали листья тонких осин, чернели скрюченные разлапистые ветви дубов.

Няньки рассказывали Владимиру, что в таких лесах встречаются злые колдуны-волхвы, а в чащах на ветвях деревьев сидят прекрасноликие русалки. Сладкими речами заманивают они к себе и губят путников, забывших Бога и предавшихся греховным заблуждениям.

С жадностью слушая слова старших, Владимир для своих лет знал уже многое: например, что ложатся на зиму в спячку медведи, что улетают в тёплые края птицы, известно юному княжичу и то, что Днепр впадает в необъятное море, называемое по-русски Чёрмным, а по-гречески – Понтом Эвксинским, а за морем тем стоит град Константинополь, откуда родом его мать, княгиня Мария.

– Дорога сия, – говорил Иван Жирославич, – проторена в незапамятные времена. Ходил по ей на печенегов ещё прадед твой, князь Владимир Святославич. У Переяславля разбил он тогда лютую орду, побил неисчислимую рать, добыл земле Русской славу. А было се – чтоб не соврать – лет эдак семьдесят тому. Я не учён, ты, Владимир, после сам прочтёшь. А ещё ранее, лет за сто, верно, будет, как пращур твой, князь Игорь, водил по сему пути рать свою, крепко бился он тогда с теми же проклятыми печенегами. Так что вельми знаменита сия дорога, ведай, княжич…

За разговорами скоротали время, как-то незаметно добрались до переправы у Триполья, затем поехали по правому берегу мимо богатых княжеских сёл. Вскоре впереди замаячили хорошо знакомые Ивану и большинству дружинников киевские горы…

– Глянь, княжич, влево, – указал Иван. – Видишь три горы. Ближняя к нам речётся Киселёвкой, иначе Фроловской, на ей в старину град Кия стоял. Чёл про Кия, Щека и Хорива?

– Чёл, воевода.

– Тако вот. Вторая гора – Щековица, третья же – Хоревица. Книжники учёные зовут её Иорданскими высотами, простолюдины же нарекли Лысой Горой. На ей раньше капище поганское стояло. Возле Киселёвки – зришь гору ещё? Се – Гора, а на Горе той – град Владимира, прадеда твово, а в ём церковь Десятинная. Такожде на Горе – град Ярослава, деда твово. Собор Софии в сем граде, а окрест града Ярославлева – стены высокие с башнями и воротами. Главные ворота, медью обитые – Златые, наподобье Царьградских, на их – церковь надвратная. Иные же ворота в детинце рекутся. – Воевода стал загибать пальцы, перечисляя названия. – Лядские, Жидовские, Михайловские, Подольские, Софийские. Всего шесть врат. По правую руку глянь топерь. Се – Подол, тыном огороженный, тамо простой люд живёт – купцы, ремественники разноличные. Посреди Подола – торг, подле торга – две божницы вельми дивные – Турова и Михайлова…