С. Терсанов - Окруженцы. Киевский котел. Военно-исторический роман

– Танки! Слева танки!

Из черной ночной степи выскочило еще несколько глазастых машин. Не выключая свет, они остановились и начали поливать свинцом убегавших от света бойцов. Много раз повторились орудийные выстрелы и взрывы. Многие из бойцов, боясь освещенного моста, в одежде и с оружием бросились в воду и поплыли. Танки фыркнули газами, лязгнули гусеницами и подползли еще ближе к реке. Они в упор начали расстреливать мост и барахтавшихся в воде бойцов.

– Ах, сволочи! – воскликнул комиссар Додатко. – Как они не вовремя пожаловали! А где же наши сорокапятки? Ведь я их переправил раньше всех…

– Видно, Казбинцев утащил их вперед, – ответил комдив и гневно заскрипел зубами, – А может, не успели занять огневые позиции и были раздавлены… Чёрт их знает! За танками, Денис Петрович, надо ждать автоматчиков.

Один из снарядов разорвался на самой середине моста, и в тот же миг понтоны, разделившись, под напором бурного течения начали отплывать от середины реки к обоим берегам. А на той стороне из-за черных силуэтов танков, изрыгавших клубы огня, вдруг высыпала масса светлячков, и вся пойма реки наполнилась треском мотоциклов. Затем в этот мотоциклетный треск ворвалось густое стрекотание автоматов.

– Товарищ подполковник, – крикнул ефрейтор Мурманцев, – в селе тоже танки!

Все обернулись к селу и остолбенели: по горящей улице в сторону Киева двигалась целая колонна танков. От нее в степь и к лугу убегали люди. Некоторые из них, не успев отбежать, исчезали под гусеницами.

– Противник загоняет наши окруженные войска в мешок и сужает его, – сказал Шевченко комиссару, – Но ничего, мешок этот еще очень велик, до самых Лубен. Выскочим, товарищи, если поспешим! Балатов, знамена намотай на себя! Все за мной, шире шаг! – Он подбежал к женщинам, схватил насмерть перепуганную Зинаиду Николаевну под руку, и вместе с ней побежал по лугу, в обход села. Все оставшиеся на этом берегу люди последовали за ним. Терзаемая врагом ночная Полтавская степь приняла их под свое ненадежное покрывало.

Почти всю вторую половину ночи они потратили на то, чтобы незамеченными перейти через Киевский тракт, по которому двигались мотомеханизированные колонны врага навстречу главным силам 37-й армии, выступившим из Киева. Преодолев этот тракт, Шевченко повел свою группу по глухим проселочным дорогам прямо на юг. Проходили села, в которых не было ни немецких, ни советских войск. Шевченко так хорошо знал местность и так был уверен, что не встретит до самого утра частей противника, что не считал нужным высылать вперед дозоры. Иногда он безошибочно называл лежавшие впереди села. Видя эту его уверенность, люди спокойно шли за ним, никто не отставал.

Комиссар сошел с дороги и, остановившись, сосчитал людей. Двадцать пять человек…

– Как самочувствие, товарищи? – спросил он негромко.

В разнобой ему ответили несколько голосов:

– Терпимо, товарищ старший политрук.

– Пока есть силенки.

– Трохи важкувато, товарыш комысар, хочь бы мынуточку пырыдыхнуть!

– Скоро, товарищ Царулица, может, целый день будем отсыпаться, – ответил комиссар, узнавший бойца по голосу.

Часа за два до рассвета Шевченко, наконец, объявил, что в следующем селе будет большой привал. Волжанов предложил послать в разведку Мурманцева и Колобкова. Когда они вышли вперед и стали рядом – великан и почти ребенок – по группе пошел веселый смешок.

– Вот что, орел и орленок, – сказал Шевченко, тоже засмеявшись, – быстро изучите обстановку в селе!

– Есть изучить обстановку! – Мурманцев наклонился к Колобкову, взял его под руку. – Пошли, шпингалетик!

А Илюшу Гиршмана уже как ветром сдуло. В окнах хаты, у которой стояла группа, появился тусклый свет.

– Илюха уже орудуе, – сказал Копейка, – Ну и проныра хлопыць! А ты, Ефремыч, чого отстав?

– Да этот хлопец и без меня управится: как ни-то одессит! Пронырливый одессит вынырнул из сеней с нависшей стрехой, позвал:

– Можно заходить, товарищ подполковник! Хата просторная… Шевченко приказал Волжанову выставить у входа в село пост и разрешил всей группе войти в хату. В хате при слабом огне маленькой коптилки их встретила пожилая заспанная хозяйка в черном сетчатом чепце, какие носят женщины больше в России, чем на Украине. Она приветливо засуетилась:

– Проходите, проходите, сыночки мои, места всем хватит…

Шевченко с женой и Волжанов с Людой сразу прошли в горницу, и на них пахнуло такое приятное, разнеживающее тепло, какое бывает только в чистом и уютном людском жилище. Если мы с ним не расстаемся и ощущаем его повседневно, разве мы его ценим? Только после долгих мытарств и лишений мы его вспоминаем, и тогда оно кажется нам мечтой несбыточной, бесценным блаженством, великим счастьем. Веет от него интимностью и желанием зажить мирной, спокойной семейной жизнью.

– Хочешь, Володя, я скажу тебе, о чем ты подумал, когда переступил порог этой горницы? – спросил Шевченко, усаживаясь рядом с ним.

– А ну, скажите, Иван Михайлович! – подхватила Люда: – Это очень интересно…

– Не было бы войны, подумал ты, я бы уже женился. Пришел бы с тактических занятий в теплую, уютную квартирку, и меня ласково, нежно встретила такая же тепленькая и уютная, одуряюще пахнущая семейным счастьем, молодая блондиночка-жена… – Иван Михайлович с лукавинкой в глазах взглянул на Люду и, понизив голос, оговорился: – Конечно, не в этой грубой гимнастерке и кирзовых сапогах… Бросилась бы она мне на шею от радости, влипла бы своими пылающими нежными губками в мои огрубевшие на полевых ветрах губы, – и усталости как не бывало! Ну, а дальше… Ты и представить себе не можешь, что дальше, потому что не жил еще семейной жизнью. А именно дальше-то весь смысл и прелесть семейной жизни, настоящего семейного счастья… Что, отгадал твои тайные думы?

Волжанов, как застигнутый за какой-то шалостью мальчишка, виновато улыбнулся и снова вздохнул. Люда слушала Ивана Михайловича, как зачарованная, а Зинаида Николаевна тихо, чтобы не услышали в задней комнате располагавшиеся там бойцы и командиры группы, начала всхлипывать.

– Крепись, Зинок, нельзя так! Вон Люда еще совсем девочка и то не плачет, а ты… Не плачь, дорогая, не печалься… Отвоюем и прошлое наше, и еще лучшее будущее. А заодно и научимся его по-настоящему ценить.

Волжанов впервые видел проявление такой глубокой нежности и ласки со стороны мужчины по отношению к женщине, со стороны мужчины, которого он привык повседневно видеть только по-военному строгим, требовательным и лаконичным. Волжанову почему-то было неловко видеть подполковника таким мягким и слабым. Эта неловкость усиливалась тем, что Люда широко раскрытыми глазами, с ярко вспыхнувшим румянцем на щеках и с полуоткрытым ртом от удивления смотрела на трогательную любовь своих старших друзей-супругов.