Георгий Андреевский - Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху. 1930–1940-е годы

Конечно, не в одной России зверствовала власть. В древней Спарте, рядом с разумной достаточностью быта, рядом с умными беседами на совместных трапезах и спортивными состязаниями существовала «криптия» – безнаказанное убийство рабов. Для соблюдения приличия им сначала объявлялась война, а потом молодые спартанцы подстерегали их на больших дорогах и убивали. Во Франции Людовика ХIV, с ее гвардейцами кардинала и мушкетерами короля, совершались безнаказанные издевательства над протестантами. Ведь в соответствии с христианскими заповедями нельзя убивать, а о том, что нельзя издеваться над людьми и мучить их – об этом в заповедях ничего не сказано! Даже «старая добрая Англия» позволяла себе совсем не цивилизованные действия. Король в ней имел право наделять своих приближенных правом рardonа , а проще говоря, безнаказанного убийства. И тем не менее все эти дикости и жестокости не мешали гражданам этих стран любить своих предводителей и монархов.

Немцы, говорят, почитали своего Вильгельма больше, чем мы своего Николая II. А вот обожали ли они Гитлера больше, чем мы Сталина, сказать не берусь. Можно смело утверждать только одно: мы наверняка любовались портретами Сталина больше, чем немцы портретами Гитлера. Я помню, какой восторг вызывал у меня Сталин в своем голубом мундире, с алмазной маршальской звездой и при орденах! Его портрет можно было сравнить с портретами Александра Невского, Дмитрия Донского, нарисованными художниками на основании своего воображения. Одно слово: чудо-богатырь. А Гитлер? Как можно было им любоваться? Это ведь ходячая карикатура на самого себя! Волосы на лбу, нос, усики… Впрочем, влюбленные глаза недостатки не замечают. Один русский фашист, видевший фюрера, писал о нем так: «Крупный и заостренный нос, подбородок обычный, рот средний. Взгляд твердый, но глаза, взор которых часто опущен, очень красивы и, когда он улыбается, они придают особое очарование его лицу. Он шатен и всегда тщательно причесан». Если бы знал этот патриот, сколько его соотечественников уничтожит этот шатен с очаровательным взором!

Говорят, что присутствие сильной личности сковывает инициативу, и люди перестают доверять самим себе. Вполне возможно. Во всяком случае, у нас при Сталине, как и в Германии при Гитлере, люди полюбили цитаты. Ими стали воспитывать, упрекать, убеждать, ими могли оглушить, поставить в трудное положение, загнать в тупик, в угол – куда хотите. Цитата служила венцом выступления на собрании и последним аргументом в споре. Представьте: двое спорят до хрипоты. Потом один говорит другому: «А Ленин (или Сталин) сказал так…» – и приводит цитату. Если на нее не находится другой цитаты, спор можно считать оконченным. Против цитаты не попрешь. Цитаты въедались в память, отпечатывались в мозгу, застревали в горле. С детства, как дети прошлой России «Отче наш», мы помнили слова Ленина о том, что надо учиться, учиться и учиться… что коммунистом можно стать только тогда, когда обогатишь свой ум знаниями, которые выработало человечество. На всю жизнь в память нашего поколения, как татуировка в кожу, въелись слова Сталина: «Помните, любите, изучайте Ильича, нашего учителя, нашего вождя», или его слова о том, что мы, коммунисты, люди особого склада, мы сшиты из одного цельно скроенного куска… а еще о том, что мир будет сохранен и упрочен лишь в том случае, если народы мира возьмут дело мира в свои руки и будут отстаивать его до конца…

У немцев были свои цитаты. Там, как и у нас, они не позволяли выступавшему как-нибудь исказить мысль, высказанную вождем, и тем самым навлечь на себя беду. Цитаты из Гитлера украшали не только доклады и выступления, они красовались на календарях и плакатах. Вот некоторые из них: «Бог никогда не помогает лентяям и тунеядцам. Он не помогает людям, не желающим самим себе помочь. Народ, помоги себе сам, тогда и Господь тебя не оставит», «Прекрасно жить в эпоху, когда перед людьми поставлены великие задачи. Наш долг: работать, работать и еще раз работать», «Наш девиз – общее благо выше личного благополучия» и, наконец, последняя: «Я ненавижу слово „невозможно“».

У вождей, конечно, были фразы, которые не выставлялись напоказ и которые не учили школьники. Да и говорились они не для широкой публики, а для тесного круга единомышленников. Эти фразы известны. Вот одна из них, сказанная Гитлером: «Чем проще вздор, которым мы наполняем наш обман, чем больше он рассчитан на примитивные чувства, тем успешнее результат». Интерес для нас может представлять и такое его высказывание: «Восточный колосс созрел для гибели. И конец еврейского владычества в России будет вместе с тем и концом России как государства».

Стало банальным проведение параллелей между нами и немцами, хотя с таким же успехом между нами можно проводить и перпендикуляры. Мы объявили войну классовым врагам и вредителям, немцы – «неполноценным» расам и коммунистам. Убивать тех, кто тебе чужд и непонятен, всегда легче. В эпоху колониальных захватов какой-нибудь Сэм где-нибудь в Африке, отдохнув в гамаке после сытного обеда, потягиваясь и зевая, говорил своему приятелю: «А что, Джон, не пострелять ли нам бушменов?» (как уток или вальдшнепов), и это не выглядело чем-то невероятным или возмутительным. Это теперь мы вспоминаем о бушменах как о маленьком безобидном народе. А тогда слово «бушмен» означало полную дикость, не относящуюся к роду человеческому.

Евреи, в своей массе, тоже были чужды европейцам. Нет, существовали, конечно, евреи миллионеры, артисты, музыканты, врачи, журналисты, юристы и пр. Но сколько их? – десятки, сотни, тысячи, а евреев в Европе – миллионы. В Москве тоже проживало много евреев. Когда 6 февраля 1941 года «Вечерняя Москва» сообщила о том, что льдиной, сброшенной с крыши корпуса «Б» дома 2/14 по Брюсовскому переулку, убит гражданин Абрамовский, вышедший из подъезда, то москвичи заговорили о том, что в Москве развелось столько евреев, что куску льда негде упасть. В Москве, в отличие от некоторых столиц Европы, еврейского квартала не было, и евреи, многие из которых порвали со своей религией, не носили пейсы, длинные лапсердаки и ермолки. Они смешались с серой толпой советских граждан.

В Западной Европе было не так. Здесь существовали еврейские кварталы («гетто»), и жившие в них евреи отличались от европейцев не только религией и внешним видом, но и родом занятий. В Париже, например, жители еврейского квартала являлись старьевщиками. Некоторые из них занимались мелкой торговлей, извозом, ремеслом. Не брезговали воровством и мошенничеством. Кафе еврейского квартала больше походили на шинки Белоруссии или Украины, в них было грязно и дурно пахло. Водку «Пейсаховку» там заедали солеными огурцами, несвежей рыбой и клецками. Религиозная обособленность, нечистоплотность и склонность к низким занятиям (нередко по вине самого государства) вызывали у европейцев, а у немцев, наверное, в особенности, презрение, что и помогло нацистам завоевать поддержку народа в решении еврейского вопроса.