Николай Алексеев - Розы и тернии

– Хлеба принес? – в один голос разом спросили дети.

– Будет вдосталь у нас хлеба! Гляньте!

И он высыпал на стол золото.

Жена вздрогнула.

– Грешные деньги, Иван! – печально заметила она.

– Нет! Честно достались оне мне! Не допустил меня Бог пролить кровь христианскую.

– Откуда же оне?

– Оттуда! – поднял кверху руку Иван.

Потом он упал на колени, устремив глаза на прикрепленный в уголку почерневший образок, и стал истово осенять себя крестным знаменьем. Потом обернулся к детям:

– Помолитесь, родные, Господу, что спас Он тятьку вашего от греха великого, что послал хлебушки… Жена, молись и ты!

Глубокая тишина наступила в хатке, только шепот молитвы нарушал ее.

Не спится боярышне Аленушке. Быть может, ей мешают спать завывания ветра? Нет, не то! Не дают покоя ей думушки, которыми полна ее хорошенькая головка.

Странные думы, никогда таких у ней не бывало! Прежде она тоже любила мечтать, и бессонные ночи ей знакомы. То были светлые мечты полуребенка, порожденные пытливым, жаждущим познанья умом. Теперь не то. Теперь мечты ее связаны с обликом молодого боярина, даже, вернее, не только связаны, но и порождены им.

Пылкое воображение девушки живо рисует его. Мерещатся задумчивые очи боярина, кажется, смотрят на нее из полумрака тускло освещенной лампадой опочивальни, манят к себе… И она готова ответить на этот призыв, не хочет противиться их таинственной притягательной силе…

– Аленушка! – доносится до нее сдержанный шепот Дуни, постель которой находится в той же спальне, где и Аленушкина.

– Ась?

– Не спится тебе, кажись?

– Да. А тебе?

– Мне тоже.

Немного помолчали.

– Знаешь что, Аленушка… – снова зашептала Дуняша.

– Что?

– Ведь сегодня в последний раз гадать можно… После целый год ждать…

– Да… Крещенский вечер. Верней, ночь…

– Погадать бы…

Аленушка быстро приподнялась с постели.

– А что, правда?..

Приподнялась и Дуняша.

– Давай погадаем… А? – почти просительно проговорила она.

В иное время тон и видимое волнение Дуни удивили бы ее родственную подругу, но теперь она сама была взволнована не меньше ее, поэтому ничего не заметила и отрывисто спросила:

– Как?

– Хоть над кольцом погадаем…

– Воды надо раздобыть…

– Это живой рукой!

Словно сговорясь, боярышни разом встали с постелей.

– Услышат, пожалуй… – тихо промолвила Аленушка.

– Кому услыхать? Марфа Сидоровна спит крепко-прекрепко… Слышь, храпит за стенкой? Панкратьевна, которая спит недалече, уж по одному тому не услышит, что туга на ухо. Про других холопок и говорить нечего. Кто ж услышит? Обожди малость – я проберусь, принесу две чаши с водой… Кольцо-то у нас есть…

Неслышно ступая, Дуня вышла из опочивальни. В ожидании ее возвращения Аленушка отыскала восковую свечу, затеплила ее от лампады, шепча:

– Прости, Господи, грех мой великий!

Затем она поставила свечу на стол.

Скоро вернулась Дуняша.

– Вот, раздобыла, – сказала она, ставя на стол две чаши, доверху полные водой. – Теперь только кольца опустить…

Дуня была бледнее обыкновенного, Елена волновалась до того, что ее руки дрожали.

– А вдруг увижу я лицо его!.. – промолвила она.

– Кого «его»? – быстро спросила ее родственная подруга.

Аленушка слегка покраснела.

– Того… Темнокудрого… – пробормотала она.

– А!.. – равнодушно протянула Дуня, потом добавила: – Ну, давай смотреть.

Девушки склонились над чашами. Глубокая тишина настала в комнате. Только слабо доносившееся из-за стены храпенье Марфы Сидоровны да завывание ветра нарушали молчание ночи.

– Мне страшно, Дуня… – прошептала Аленушка, слегка приподнимая от чаши голову.

– Пустое!.. Что может стать с крещеным человеком? – ответила та, но у самой зуб на зуб не попадал от страха.

Не моргая смотрит боярышня Елена Лукьянична в таинственный круг кольца. Свет свечи проникает до дна чаши, блестит кольцевой обод. Больно глазам смотреть так напряженно. Слезы проступают и от страха, и от напряжения. Одна скатилась, упала в воду… Маленькая волна пробежала по поверхности воды, светлые тени прошли по дну чаши. Таинственный круг, обведенный золотой полосою, словно потемнел. Что это? Там что-то виднеется. Неясно, как сквозь туман. Лицо… Да, задумчивое, грустное. Точно слезы видны на глазах…

«Милый! – проносится в голове девушки, но она тотчас же спохватывается: – Почему „милый”? Можно ль так звать „чужого?!” – укоряет она себя и краснеет, но страха не чувствует, хотя случилось то, чего она боялась: показалось «его» лицо. Еще ниже склоняется она к чаше.

Дуняша сидит над чашей, не шелохнется. У ней не то, что у подруги, – огонек свечи не освещает дна чаши, в тени оно, и ободок кольца тускло желтеет на нем. Успокоила она Аленушку, сказала, что пустяки, нечего бояться крещеному человеку, а сама чует, как все трепетнее бьется ее сердце и от страха кровь от лица отливает. Мураши холода по телу бегут, хоть опочивальня жарко натоплена… Слезы застилают глаза. Разрастается, раздается во все стороны желтый круг кольца, почти все дно занял. То уже он, то шире, и стенки его то тянутся кверху, грозят с краями чаши вровень стать, то вдруг опадают, золотятся едва заметной полоской. Пробегают какие-то волны… Не знает девушка, волнуется ли это поверхность воды оттого, что стол слегка качнулся и это легкое волнение отражается в круге кольца, или это по самому дну пробегают таинственные волны. Тише, тише бегут, остановились… и замерла девушка в суеверном ужасе.

Перед нею уже не потемнело дно чаши – перед нею большое поле. Она видит, как колеблется ветром высокая трава… Мрачно. Свинцовые тучи нависли, все подернуто темною дымкой, нигде ни одного светлого пятнышка… Кто-то мчится по полю на вороном коне. Кто ездок? Она всматривается и узнает: это – «он», тот высокий красавец-боярин!.. Крепко колотится сердце в груди Дуняши. «Он, он! сокол мой!» – шепчет она. Но что это? Он не один на коне. Кого держит он в своих объятиях? Это – женщина… Не она ли, Дуняша? Кровь застучала в висках боярышни… «Я, я с ним!» – шепчет она радостно.

Посветлело поле… Выглянул луч солнца из-за грозовой тучи… Луч его упал на всадника и его сопутницу. Золотом сверкнули на солнце косы той, кого он сжимает в объятиях…

– Не я! – громко воскликнула боярышня и отшатнулась от чаши.

– Что ты? – вскричала Аленушка, оторвавшись от гаданья.

Дуня ей не ответила. Она стояла бледная как полотно, сдвинув брови, заломив руки.

– Не я! – вторично воскликнула она и вдруг подбежала к постели и кинулась лицом в подушку.

Двоюродная сестра с удивлением посмотрела на нее.

«Что с нею?» – подумала она и спросила: