В. Волк-Карачевский - Пелевин и пустота. Роковое отречение (сборник)

Пелевин сел на половую щетку рядом с Путиным, Маргарита Николаевна поправила свои роскошные волосы, как и положено ведьме, – она была жгучей брюнеткой и слегка косила на один глаз, – щетка с пассажирами тронулась и с места стала набирать высоту.

В это мгновение Веллер, обманувшийся в самых радужных надеждах растолковать всем жаждущим истины теорию энергоэволюционизма, рожденную им в долгих муках без акушерок и санитаров, осторожно достал из кармана пиджака простой граненый стакан с недопитым кофе и в праведном гневе швырнул его вслед улетающим, но промахнулся – стакан пролетел рядом с Пелевиным.

– Чернильницей надо было, как Фауст в черта, – весело крикнул Пелевин, не унывающий ни при каких промахах.

Маргарита тем временем заметила просвет между деревьями и, задевая ветви лип, вывела свое необыкновенное такси на небесный простор, а буквально через несколько секунд они уже мчались среди созвездий, под ковшом Большой Медведицы, оставляя слева Волопаса с оранжево-кроваво-красным Арктуром, похожим на зловещий глаз дьявола.

Всмотревшись в сияющее синими бриллиантами семь звезд Большой Медведицы, Веллер машинально, как на уроке астрономии в школе № 3 города Могилева, перечислил их все до одной: Дубхе, Мерак, Фекда, Мегрец, Алиот, Мицар (а для тех, у кого хорошее зрение, еще и Алькор) и Бенетнаш, что в переводе значит «предводитель плакальщиц» – и вдруг успокоился, словно только что не пытался метким броском ссадить с набирающей высоту половой щетки Пелевина или кого-нибудь из его спутников, включая Маргариту. Он сдернул с головы кепку и начал прощально махать ею во вселенскую пустоту беспредельного космоса.

– Не взяли на этот раз, возьмут как-нибудь потом, – громко сказал Веллер и, проклиная в душе кочевые элиты, растворился в воздухе липовой аллеи на Патриарших прудах в сквере имени Булгакова.

С последним взмахом кепки Веллера, обращенным во вселенскую пустоту, искрящуюся миллиардами звезд, а тем более после того как он, вопреки законам теории энергоэволюционизма, полностью и без остатка растворился в воздухе легендарной липовой аллеи, из которого иной раз может соткаться чёрти что, если не в меру потребить кокаина и морфия, предисловие этой книги следует считать законченным.

Именно его – это предисловие, а не отнюдь не Веллера – по настоятельному совету Горация и следует отбросить, чтобы начать с середины, то есть со следующей страницы, заполненной описаниями событий, происходивших в XVIII веке с героями, сердца которых пылали жаждой приключений, любопытством, любовью, желаниями исполнить свой долг, отстоять свою честь, доказать правду, стремлением к славе и подвигам, праведным гневом, а также завистью и коварством, одним словом, страстями – ведь мир без них кажется пресным и даже скучным.

Правда, перелистнув эту страницу, читатель найдет еще одно предисловие, но его не нужно пропускать, так как совет Горация уже исполнен.

Теория заговора имеет такое же право на существование, как и все теории, изо всех сил ее опровергающие, но, несмотря на свой всеобщий против нее заговор, так ничего и не сумевшие опровергнуть.

Теория заговора объясняет ход истории человеческой с той же достоверностью, с которой небесная механика известного англичанина Ньютона объясняет движение планет вокруг Солнца. Можно сколько угодно отрицать Ньютона и находить неточности в его формулах, но планеты не прекратят движение по своим орбитам, невзирая на опровержение причин, заставляющих их совершать сие движение, совершенно не обращая внимания ни на самые точные расчеты этих орбит, ни на самые новейшие изыскания всех астрономов со всеми их телескопами.

Какой роман моя жизнь!

Слова, приписываемые Наполеону Бонапарту, которые вполне могли бы сказать и императрица Екатерина II Алексеевна, и светлейший князь Потемкин, и поэт Гавриил Державин, и поэты Шиллер и Гёте, а также знаменитые проходимцы: граф Мирабо, Талейран, наивный Лафайет, дочь банкира Неккера мадам де Сталь, сам господин Неккер, так удачно погревший руки на развале королевской Франции, господа парламентские ораторы, не дававшие спуску друг другу Питт и Фокс, князь Репнин, граф Румянцев вместе с сыновьями, стар и млад семейства Разумовских, граф, князь и канцлер Безбородко, в конце концов достигший всего, но не того, чего больше всего хотелось, император Павел I и его сын Александр, художник Гойя, вездесущий Бомарше, король Людовик XVI, его супруга Мария Антуанетта и, конечно же, Катенька Нелимова, милая автору непосредственностью и бесхитростной живостью желаний восторженного сердца. Как, впрочем, и многие другие персонажи, оставившие свои имена на потрепанных временем страницах истории, беспристрастно изложенной в настоящем сочинении.’

В конце известного пылкостью чувств и склонностью к просвещению и так любимого мною XVIII века в России и в странах, от неё значительно удалённых, произошли события, вызвавшие последствия, которые ни много ни мало изменили мир: карта Европы украсилась названиями новых государств, вместо башмаков с серебряными пряжками мужчины стали носить совсем другую обувь, женщины забросили шляпки, напоминающие чепчики, и надели на свои прелестные головки нечто совсем не похожее на то, чем они раньше надеялись привлечь нескромные взоры. Ну а никогда не дремлющие историки торопливо вписали в свои книги множество новых имён; часть же имён, раньше не сходивших с кончиков их остро отточенных перьев, остались только в книгах, написанных до всех этих событий, а если и упоминались теперь, то все реже и реже.

А уж как перепутались жизненные пути простых людей, чьи имена не внесены ни в какие книги, кроме метрических, людей, никому не известных, но дорогих родным и близким, включая иногда и добрых соседей. Многие романтические девушки не дождались своих возлюбленных и вышли замуж совсем не за тех, о ком мечтали на заре туманной и полной неясных надежд юности; некогда состоятельные господа обеднели, иные и вовсе разорились, а один подававший надежды стихотворец спился и умер в изъеденной мышами безвестности, не удостоившись бронзовых бюстов на шумных площадях столицы и мраморных изваяний в тихих залах библиотек. Так порой случается раз в три-четыре столетия, а то и чаще. Мир меняется.