Мариам Ибрагимова - Мал золотник…; Туман спустился c гор

В домах, на улицах только и говорили об этом событии.

– Интересно, почему Селим сам не привёз её сразу же после окончания войны?..

– Да-а, бросить своего ребёнка… Это самый большой грех на земле…

– А может, сынок и не его. Бывает же: городскую очарует какой-нибудь прохвост, а она потом, чтобы избежать позора, бросается на простачка и говорит, что ребёнок его…

– Почему же тогда Селим до сих пор не женился? Ведь ему уже под тридцать…

– Да и отец хорош, приютил иноверку в доме. А ещё мулла…

– Ну, то, что она иноверка, ничего страшного. Русские такие же, как и мы, люди. Многие джигиты брали себе в жёны русских девушек. И хорошо живут…

– Мулла может сделать свою русскую невестку мусульманкой. Уговорит её принять нашу веру…

– И такое может быть.

– Мулла – настоящий человек, истинный, добропорядочный мусульманин. Да и кто может сказать о нём что-нибудь плохое?.. Он правильно поступил. Разве можно бросать внука на произвол судьбы?..

Вечером, на второй день после приезда Марины с сыном, Амир-Ашраф сказал жене:

– Дай невестке два светлых платка и сшей для неё два длинных платья. И ещё прошу тебя: не выставляй её напоказ своим приятельницам.

– Показывать-то нечего, – буркнула Зухра.

Амир-Ашраф сердито посмотрел на жену:

– Болезнь и горе никого не красят… Когда ты болеешь, тоже не лучше выглядишь.

Марина чувствовала на каждом шагу заботу и внимание Амира-Ашрафа и неприязнь Зухры и Умму. Эта неприязнь тревожила её, омрачала душу.

Марина сразу приобщилась к домашней работе. Поднявшись рано утром, шла доить корову, подметала двор. После завтрака мыла посуду, убирала в комнатах, стирала бельё. Делала она, как всегда, всё старательно, с любовью. И не потому, что хотела показать себя, угодить Зухре и Умму. Нет, в работе она искала утешение и отвлечение от гнетущих дум.

За две недели Марина побелила комнату Амира-Ашрафа, кухню, кунацкую. Перестирала всё постельное бельё. Вымыла и вычистила всю обувь.

– Видишь, как старается, из кожи лезет, чтобы угодить старому, – сказала однажды Зухра дочери, кивнув на Марину.

– Нашлась чистюля, – поджала презрительно губы Умму. – Ей только уборщицей и работать. И хорошо, что Селим не едет. К кому тут ехать…

– Ой, дочка, – вздохнула Зухра, – боюсь, что она себе на уме. Приберёт она постепенно всех нас к рукам с помощью одуревшего твоего отца.

– Ничего, лишь бы Селима не прибрала. Она не только в жёны, но даже в домработницы ему не годится. Оставила бы мальчика да и уходила на все четыре стороны. Все девушки в ауле смеются над ней. Заморской птицей называют.

И всё-таки и Зухра, и Умму в глубине души были довольны Мариной. Ведёт себя скромно, тихо. Ничем им не мешает. Наоборот, даже помогает. Почти всю, не такую уж и лёгкую, домашнюю работу взвалила на свои хрупкие плечи…

Амир-Ашраф сразу заметил трудолюбие Марины. И не удержался, чтобы не поддеть жену и дочь:

– Вот у кого вам надо поучиться работать. Настоящая хозяйка. С такой женой самый бедный муж будет чувствовать себя богачом.

Однажды, вернувшись из мечети, он увидел, как Умму швырнула в кучу грязного белья, которое собиралась стирать Марина, своё платье.

– Это что? – спросил Амир-Ашраф, ткнув концом палки в платье дочери.

– Как – что? – улыбнулась Умму. – Моё платье.

– А кто его должен стирать?

Умму молчала.

– Ну, что ты увидел плохого в том, что Марина заодно постирает и платье Умму? – встала на защиту дочери Зухра. – Стирает же она рубашки и твои, и Керима…

– Мы – мужчины. А что касается Умму, то свои вещи пусть стирает сама. И не только своё, но и твоё, и моё, и брата, потому что она – дочь и сестра нам и моложе всех нас в доме. А ну-ка давай становись и стирай! – приказал Амир-Ашраф Умму, а Марине сделал знак рукой, чтобы она отошла.

Марина поняла, о чём говорил Амир-Ашраф с дочерью и женой. Она не хотела, чтобы из-за неё в доме был скандал, да и не такой уж это тяжкий труд – постирать лишнее платье, тем более Умму носила воду.

Глядя умоляюще в глаза Амира-Ашрафа, она тихо сказала:

– Не надо. Я сама…

Но старик будто не слышал её. Его лицо стало сердитым.

– Бессовестные! – гневно закричал он. – Вы думаете, что в дом пришла рабыня, чтобы гнуть спину на вас?! Всё взвалили на неё! Не по душе пришлась! Извести работой хотите?! Так я не позволю вам этого! Пока жив, она будет пользоваться в моём доме равными правами со всеми! – Амир-Ашраф перевёл дух и шагнул к дочери: – Как тебе не стыдно, лентяйка! Учиться в техникуме не захотела и в хозяйстве никуда не годишься! Потому тебя никто и замуж не берёт!

Умму заплакала.

– Ты что оскорбляешь дочь? – набросилась Зухра на мужа, её особенно задели его последние слова. – Или выжил из ума?! Я вижу, ты готов зарезать нас, как жертвенных баранов, и нашим жиром смазывать этой иноверке пятки!

– А ну, замолчи! А то я тебя сейчас… – Амир-Ашраф поднял посох.

Испуганная Марина встала между ними.

На шум прибежал внук Амир. Увидев палку над головой матери, он громко заплакал. Амир-Ашраф отбросил посох и, подхватив на руки плачущего внука, ушёл в свою комнату.

– Ад, настоящий ад, хоть беги из дома, – запричитала Зухра, разбрасывая грязное бельё.

После этого скандала Марина совсем сникла. Её надежда на то, что она обретёт близких людей в лице бабушки и тёти сына, рушилась на глазах. «Надо уезжать, скорее уезжать отсюда», – думала она.

Но осуществить своё намерение у неё не хватало сил. Она видела, что и Зухра, и Умму любят Амира. А ей так хотелось, чтобы рядом с сыном всегда находились родственники, которые разделяли бы вместе с ней любовь к нему.

Несмотря на заботу и внимание Амира-Ашрафа, которого Марина полюбила за эти дни, как родного отца, даже стала называть его «папой», она чувствовала себя в доме чужой.

Зухра и Умму считали её виновницей гнева главы семьи, виновницей всех ссор и скандалов. Они уже открыто с презрением смотрели на нее, сторонились ее, даже есть стали отдельно.

Узнав об этом, Амир-Ашраф сказал жене:

– Для меня, ребёнка и моей невестки еду подавайте в мою комнату.

– Да ты что, в своём уме? – возмутилась Зухра. – Собственную дочь не сажаешь рядом, а эту… Ты бы ещё на голову её посадил.

– На голову я её не посажу, а есть она будет со мной, если вам с нею тесно. И нет в этом ничего плохого. Едят же в городе мужчины с женщинами за одним столом.

– Уж не от неё ли ты городской культуры набрался? – с ехидцей спросила Зухра.

– Хорошее не грех перенимать от всех людей. Я же не дикий человек, а просвещённый.

– Но не забывай, что ты – мужчина, мусульманин, мулла.

– Всё это приложение к человеку. Ты забыла добавить, что я ещё сапожник, а значит – не хан, не бек, чтобы возвышаться над простыми смертными.