Мариам Ибрагимова - Мал золотник…; Туман спустился c гор

– Ни в пахари, ни в охотники не годится наш сын с такими ручонками и с такой силёнкой, – сокрушался не раз Исмаил.

– Ничего, – утешала его жена Фатима, – бывает, что ребёнок сначала растёт слабым, а потом вырастает джигитом.

Нет, не суждено было Амиру вырасти крепким и сильным.

– Исмаил, – сказал как-то сосед Ботта, – не огорчайся, не обязательно твоему сыну ходить за плугом. Давай научу его сапожному ремеслу. В этом деле большая сила не нужна. А на кусок хлеба он всегда себе заработает, голодным ходить не будет.

Долго думали о дальнейшей судьбе своего ребёнка Исмаил и Фатима и наконец согласились с Ботта. Стал ходить Амир в маленькую мастерскую соседа, что находилась при его доме. Вскоре научился он шить мужскую обувь из сыромятины – чарыки, самый ходовой товар в то время, женские чувяки из шевровой кожи и даже ичиги – лёгкие мужские сапожки из ворсовой бурки, отделанные хромовой кожей.

У сапожника Ботта рос сын Али-Султан. Высокий, стройный, брови – два чёрных крыла, нос длинный, с горбинкой. Орёл, да и только! Заниматься сапожным мастерством он отказался, и Ботта решил отдать его на обучение к мулле. Но Али-Султан не отличался прилежанием в учёбе. Когда он возвращался домой от муллы, Ботта брал в руки палку и заставлял его вслух заучивать буквы арабского алфавита и молитвы из Корана.

Амир сидел рядом на маленьком стульчике, занимался своим делом и внимательно слушал Али-Султана. Память у него была хорошая, цепкая. И он лучше, чем Али-Султан, запоминал буквы и молитвы.

– Надо же, – говорил Ботта, сердито глядя на сына, – Амир на два года моложе тебя, а уже и сапожное дело освоил, и в учёбе не отстаёт от тебя, хотя целыми днями сидит в мастерской и не ходит на занятия к мулле. Хватит бегать по улицам, драться с мальчишками и ездить на лошадях! Пора браться за ум. Ты уже не маленький…

Но ни убеждения, ни устрашения не подействовали на Али-Султана. Так и не научился он сапожному мастерству и с превеликими муками вызубрил лишь несколько молитв из Корана.

Вскоре Амир сам попросил родителей, чтобы его отдали на обучение к сельскому мулле. Фатима поддержала сына.

– Повелитель мой, – обратилась она к мужу, – пути Всевышнего неисповедимы. Кто знает, может, Аллах, поскупившись на силу физическую, одарил нашего сына силой ума. Пусть учится грамоте. Чем больше знаний у человека, тем больше ему почёта. Он ведь один у нас…

– Хорошо, – согласился Исмаил.

Учёба Амиру давалась легко. За год он научился читать и писать.

– У мальчика необыкновенные способности, – сказал мулла Исмаилу, – советую продолжить его образование в медресе.

Медресе – среднее духовное училище – находилось в городе при соборной мечети. Не хотелось родителям отпускать сына из дому, но Амир уговорил их.

Повёз Исмаил сына в город с рекомендательным письмом сельского муллы к главному учителю – алиму. Тот прочёл письмо и, окинув критическим взглядом маленького Амира с ног до головы, сказал:

– Ну хорошо, пусть остаётся. Отведите к старосте двора, он выделит для него комнату.

Медресе Амир окончил с отличием. Муфтий, преподававший богословие, прощаясь с ним, посоветовал:

– Поступай в высшую духовную школу в Стамбуле. У тебя хорошая память, светлая голова.

О стамбульской академии Амир даже подумать не мог. Он знал, что родители, особенно мать, ни за что не согласятся отпустить его в чужую, далёкую страну. Да и где они возьмут столько денег?..

Вернулся Амир в родной аул. Встретили его аульчане с почестями. Усадили на лучшего коня. В гриву коня вплели ленты, украсили её газовыми платочками. Провезли Амира по всему аулу. Чтобы отметить этот семейный праздник, Исмаил зарезал барана, пригласил на обед старейшин аула, соседей.

Первый год после окончания медресе Амир переписывал Коран – все должности при мечети были заняты людьми почтенными, достигшими преклонного возраста. И только весной, когда заболел старый слепой муэдзин Хаджи-Муса, Амира назначили на его место.

Наступил 1914 год… Началась Первая мировая война. Двинулись конные сотни горцев на защиту земли русской. Двинулись вместе с казачьими полками и эскадронами присунженских равнин, Кубани и Дона. Ушёл добровольцем на фронт и юный сын сапожника Ботта Али-Султан, который к тому времени стал хорошим наездником. Амир-Ашраф продолжал исполнять обязанности сельского муэдзина.

Россия терпела поражения. Тревожные слухи доходили до аула. Старики на годекане (площади) каждый день обсуждали военные события. И вдруг по аулу вихрем пронеслось новое известие – царь отрёкся от престола, в России революция.

…Поздней осенью вернулся с войны в родной аул Али-Султан. Отца он уже не застал в живых – сапожник Ботта скончался полгода назад.

С восхищением смотрел Амир-Ашраф на красивого, осанистого, возмужавшего товарища, статную фигуру которого облегала чёрная черкеска из тонкого сукна, а на голове едва держалась заломленная на затылок папаха. Во всём его облике чувствовалась лихая удаль и самоуверенность повидавшего жизнь воина.

Целый день шли люди к дому покойного Ботта, чтобы поздравить вдову с приездом сына. Степенные старики, чинно восседая на ковре, не перебивая друг друга и не торопясь, расспрашивали Али-Султана о положении на фронте, о революции, о жизни в далёких городах. Али-Султан, уставший после дороги, отвечал на вопросы скупо, отрывисто.

К вечеру гости стали расходиться. Амир-Ашраф тоже хотел было уйти, но Али-Султан сказал ему:

– Останься, поговорим ещё.

Когда Амир-Ашраф снова уселся на старый, потёртый ковёр, Али-Султан достал из кармана белый носовой платок и, развернув его, подбросил на ладони Георгиевский крест.

– Этим крестом, – сказал он, улыбаясь, – я был награждён за свой первый бой на берегу Двины.

– Почему же не носишь его на груди? – спросил Амир-Ашраф.

– Зачем? Что это даст? Ни к чему он мне теперь, – махнул рукой Али-Султан. Он помолчал немного, вздохнул. – В том бою я был ранен в голову. Месяц пролежал в госпитале. Потом выписался и вернулся в свою часть. Наш полк в то время стоял под Петроградом. Кругом неразбериха. Царь Николай отрёкся от престола. Солдаты стали покидать окопы и возвращаться домой. Я последовал их примеру. И вот приехал. А тут, в горах, оказывается, тоже творится неразбериха. Большевики, меньшевики, социалисты, эсеры, вместо Госдумы – горское правительство…

– В таких случаях лучше быть в стороне, не вмешиваясь ни во что, – сказал Амир-Ашраф.

– Нет, в стороне я не смогу быть.

– Что же ты думаешь делать?

– Пока не знаю, но буду держаться таких же простых, бедных людей, как сам. И тебе это же советую… Придётся, наверное, снова браться за оружие.

– Какой из меня вояка… Я ведь никогда не то что ружья, а даже и кинжала в руках не держал. Не дал мне Аллах силёнок, сам знаешь. Да и сердце у меня мягкое, жалостливое. Курицу зарезать не могу. А уж убить человека…