Мариам Ибрагимова - Мал золотник…; Туман спустился c гор

А сейчас мне страшно умирать, потому что я не одна. Бедное дитя моё, что ждёт его?! Умоляю вас: возьмите сына. Если ваша жена не захочет, отдайте его родителям. Они полюбят его, ведь кровь в нём – ваша… А если я выкарабкаюсь из когтей смерти, привезёте Амирчика обратно – и я буду растить его одна. Было бы хорошо, если бы его знали родственники и он знал их. Мало ли как может сложиться жизнь и его, и моя…

Повторяю ещё раз: к вам у меня нет никаких претензий. Я никогда не жалела и не буду жалеть о том, что было между нами на фронте.

С рождением ребенка я обрела счастье. Ах, если бы вы знали, как мне хочется жить! Я готова переносить любые тяготы, лишения, нужду, лишь бы все время видеть любимого Амирчика. Как мне тяжело! С трудом пишу. Нет сил…

Простите меня, ради бога, ради сына простите. Не побеспокоила бы вас, не дала бы знать о себе, если бы не моя болезнь. Надеюсь на вашу порядочность, доброту…

Если я умру после отправки этого письма, вам сообщат телеграммой. Умоляю вас, приезжайте тогда и возьмите сына к себе. А если выздоровею – не приезжайте.

Желаю здоровья вам, вашим родным, близким! Будьте счастливы. Марина».

Али-Султан молча положил письмо перед Амиром-Ашрафом. Склонив голову на грудь, Амир-Ашраф сидел неподвижно и тоже молчал. Он был так потрясён этим известием, что не мог вымолвить и слова.

Когда в комнату с шумом вошла Набат, Амир-Ашраф, испугавшись, что она может увидеть письмо, дрожащей рукой накрыл его. Али-Султан указал глазами жене на дверь. Набат вышла. Амир-Ашраф всё так же молча сложил письмо, сунул его в конверт и спрятал в карман.

– Давай заклею, – сказал Али-Султан.

– Не надо. Пусть Селим знает, что мне известно содержание письма, иначе я не смогу начать с ним серьёзный разговор.

– Что же ты намерен делать?

– Сам не знаю, ещё не собрался с мыслями. Но что-то надо делать. И немедля. Сегодня же! – решительно произнёс Амир-Ашраф.

Он встал с ковра и направился к выходу. У двери остановился, повернулся к Али-Султану и, приложив указательный палец к губам, тихо добавил:

– Прошу тебя, никому не говори об этом письме.

Али-Султан кивнул.

В комнату снова вошла Набат.

– Куда же ты, дорогой сосед, заторопился? Я вот плов несу. Ароматный, пальчики оближешь, – приветливо улыбнулась она Амиру-Ашрафу.

– Благодарю. Я ещё не совсем выздоровел, боюсь есть мясное. Тяжело мне после баранины, – ответил Амир-Ашраф, не поднимая головы.

– Что с ним, чем он расстроен? – спросила Набат мужа, когда Амир-Ашраф закрыл за собой дверь.

– Ничего, просто нездоровится человеку.

– Очень жаль. Всегда был таким приветливым, добродушным, а теперь какой-то настороженный.

Набат поставила перед мужем тарелку с дымящимся пловом, присела рядом.

– Чего ты уставилась на меня? – спросил её Али-Султан раздражённо. Он был не в духе, письмо русской женщины тяжёлым камнем легло не только на сердце Амира-Ашрафа, но и на его сердце.

– И посмотреть на себя не даёт! А когда-то сам глаз от меня не отрывал. Ну и сиди один, – буркнула Набат.

Она встала и вышла на кухню.

Амир-Ашраф ходил из угла в угол по комнате, не находя себе места. Его трясло, словно в лихорадке. Неожиданное известие перевернуло всю его душу. «Мой внук, наша кровь, где-то в далёкой стороне и, может быть, уже осиротел. Вдруг вот-вот придёт известие о кончине его матери…»

Амир-Ашраф, очень любивший своих детей, мечтавший подержать на руках внуков, не мог допустить даже мысли, чтобы сын Селима остался без отца и рос в детском доме. В искренности Марины он не сомневался. Он почувствовал в её словах крик материнской души, откровенность любящей женщины, которая безропотно готова была нести бремя одиночества, довольствуясь незавидным счастьем матери-одиночки. Его взволновало и то, что Марина, хлебнувшая столько горя, не претендует ни на что, даже на алименты. Нет, это не расчётливая особа, какие встречаются и в аулах. Гордая, с чувством собственного достоинства, не сожалея ни о чём, она беспокоится только о ребёнке и живёт только ради него.

Сердце Амира-Ашрафа разрывалось от жалости к неизвестной обездоленной женщине, которая когда-то ухаживала за его раненым сыном, полюбила его и готова была одна влачить нелёгкую жизнь, довольствуясь плодом своей любви.

– О, великий Аллах, всемогущий и милосердный, услышь мою молитву, отведи тень Азраила [1] Азраил – ангел смерти. от иноверной матери моего внука! Сохрани её и помилуй добродетельной Своей рукой, – зашептал Амир-Ашраф, упав на колени.

В эту ночь он снова не сомкнул глаз. Ему всё время мерещилось то бледное лицо умершей молодой русской женщины, то заплаканное лицо малыша, который тянул к ней руки и кричал: «Мама!.. Мама!.. Проснись!..» Он прислушивался к ночной тишине, и, когда на улице раздавались шаги запоздавших прохожих, сердце его учащённо билось – не почтальон ли это несёт телеграмму с прискорбным известием?..

Утром Амир-Ашраф вошёл в комнату младшего сына. Керим спокойно спал, положив под голову руки. Амир-Ашраф постоял немного, склонившись над сыном и любуясь его румяным, загорелым лицом, потом осторожно тронул Керима за плечо. Сын открыл глаза:

– Что, пора на работу? Неужели я проспал?

– Нет, сынок, ты не проспал. А бужу я тебя потому, что есть неотложное дело.

Керим встал, быстро оделся.

– Отправляйся, сынок, прямо сейчас в город к Селиму и скажи ему, чтобы он немедленно ехал домой.

– А как же работа?

– Я поговорю с председателем колхоза.

Керим, отличавшийся от Селима покорностью и послушанием, ни о чём не расспрашивая отца, сунул в карман кошелёк с деньгами и, кивнув на прощание, выбежал из дома.

Амир-Ашраф, поднявшись на веранду, смотрел вслед Кериму до тех пор, пока сын не скрылся за поворотом. Выйдя во двор, он столкнулся с женой. Она только что подоила корову и несла в дом ведро с парным молоком.

– Куда это ты послал сына? – спросила Зухра.

– В город, – сухо ответил Амир-Ашраф.

– Зачем же спозаранку?

– Значит, так нужно, – буркнул Амир-Ашраф, открывая калитку.

– Что за пожар случился? Пусть бы хоть позавтракал…

– Да, пожар, пожар! Душа моя загорелась! Ясно?! – раздражённо выкрикнул Амир-Ашраф.

Зухра, видя, что муж не в духе, решила оставить его в покое…

К вечеру оба сына приехали из города. Когда они вошли в дом, Амир-Ашраф сказал Кериму:

– Оставь нас одних.

Керим тут же вышел. Амир-Ашраф подошёл к двери, взял посох, стоявший в углу, повернулся к Селиму.

Селим никогда ещё не видел отца таким гневным. «Что случилось? – думал он. – На приветствие моё не ответил. Посох зачем-то взял. И брат по дороге ничего толком не смог объяснить…»

– Ну-ка, подойди ко мне и повернись! – сердито приказал сыну Амир-Ашраф.