Сергей Бородин - Дмитрий Донской

— Нет, правильно сложена. Всякой и так поймет, что Владимир — наш, а Калин — вражеской.

— Ой, чего-то ты не договариваешь! Видно, не в любви ты с Дмитрием свиделся.

— Нет, не в любви… о том после думать станем. А сейчас — татары идут на Русь. Понял?

Утром они растолкали мокрого от росы Топтыгу. Кирилл распутал коня. Пошли еще в тумане, приглядываясь к подножью елей, где было ясней.

Днем вышли на дорогу, но хоть и была она безлюдна, а страшна. Они снова подались в лес, держась в виду дороги.

К концу дня показалась Ока. Было пасмурно. Шёл мелкий дождь. С веток скатывались крупные капли. Лес становился мельче. Пошла чернь — дубы, осинник. Подосиновики краснели на плотных белых ножках, и Топтыга, чавкая, набивал ими рот.

— Животом занеможешь, балда! — увещевал Тимоша медведя.

В город решили идти порознь.

Тимоша с Топтыгой ушли, а Кирилл задержался.

Он вел лошадь в поводу по лесу, пока сквозь стволы показались пропашные поля, за ними город.

Под дождем стоял он маленький, темный, смурый. Повыше соломенных и дощатых посадских крыш высились бревенчатые стены кремля и коренастые, как совы, стрельницы.

Позолоченный крест поднимался над церковью Воскресенья. Здесь Дмитрий венчался с княжной Евдокией Суздальской. Помнил эту церковь Кирилл; давно это было. Сколько горестей перенес с тех пор, как вышел с ее паперти. А вон в стороне, в дубах, и Голутвин монастырь, откуда и повели его в невольную жизнь. Там, у слияния Москвы с Окой, может, и сейчас живет Анюта…

«Не чает небось, как близко стою. Не забыла о том, как умоляла стражей отпустить меня, грех на себя одну брала. Знала б, не жалобилась бы… Горько убивалась… Да и любилась она стыдливо, жалостливо. Разве блудни такие? Лгут злые люди на нее. Велика горесть вдовьей жизни».

Может, не сюда бы бежал через леса и топи, если б не сохранил через нее в своем сердце тепла к Оке и к Коломне и к этим глухим ивнякам, где с ней слюбился.

Еще стоя в кустах, Кирилл облюбовал приметное дерево и пошел к нему. У корней пышно рос мох. Кирилл кинжалом вспорол его и приподнял большой пласт. Подо мхом оказались залежи орехов. С удивлением он взял один, обтер пальцами и разгрыз. Ядро было свежее.

— Ишь ты! Векша тут склад устроила. Ну и я тоже устрою. [3] В е к ш а — белка.

Он разрыл кинжалом землю, снял с себя лишнее оружие, шелом, завернул в узел и уложил в расщелине корней. Сверху прикрыл мхом, присмотрелся:

— Мох как мох. Так, маленькая кочка. Никому невдомек.

Посмотрел на перстень и решил было снять, но снова разрывать кучу не хотелось.

Теперь он одет был легко, просто. Из оружия остался лишь кинжал за поясом да нож за голенищем. Таким может быть и доверенный купеческий приказчик да, пожалуй, и сам купец. Только шапка была нехороша. В этой шапке с Алисом работал, измазана, постерта вся.

Уже совсем стало смеркаться, а дождь не переставал. Кирилл заторопился.

В городе лаяли собаки. Пахло с огородов и дворов свежим навозом, ботвой. Сырые пятна чернели на бревнах строений.

По свету в окне Кирилл опознал постоялый двор. Тут, в слободе, не въезжая в городские ворота, он и остался ночевать.

В большой избе было темно и тихо. Лучина тускло горела в стороне от стола, и пламя стояло, как увядающий цветок, подсохший сверху, — пламя всегда напоминало Кириллу какой-то цветок, растущий на берегу Босфора.

Люди, молча сидевшие у стен по скамье, показались ему знакомыми: может, среди них есть те, которые два года назад видели его позорный исход из Коломны? Все смотрели на него, но никто не шевельнулся. Кирилл перекрестился в угол и сел.

Он скоро догадался, почему все молчали: здесь слушали побывальщину; старик сказитель на чурбаке возле печи отпивал квас из большой уполовни. Кирилл вошел в перерыве между событиями: Илья, оседлав коня, выехал в чистое поле навстречу врагу. Это была та же песнь об Илье и Калине, которую Кирилл впервые слышал от Тимоши.

Старик поставил уполовник на кадку и обернулся к Кириллу:

— Да, так, значит, об Илье и Алине песня складена. Послухай, гостюшко.

«За купца меня принял», — подумал Кирилл. И пока старик отирал ладонью волосы вокруг рта, готовясь продолжать, Кирилл толкнул мальчишку, сидевшего у его скамьи на полу:

— Подь, отроче, поглядь коня.

Мальчишка поспешно ушел, а Кирилл подумал: «Пусть и впредь за купца чтят».

Он оглянулся — кто тут хозяин? Надо бы еды спросить. Старик же сказал ему:

— Потерпи малость. Вместе и поснедаем. А пока послухай.

— Пой, пой, отче. Я повременю.

Старик-то и оказался хозяином.

Он допел неторопливо и складно. Он пел короче, выпустил троекратный наезд Ильи, и песня вышла крепче, как удар меча.

— А я слыхал: не с Алином, а с Калином Илья бился.

— Это кто как называет, все одно — татарин. Да давно ль слыхал?

— Да вчера.

— То-то! А то уж я помыслил, не прежде ли когда. Нет той песни, какой я бы не слыхивал.

— Спеваешь?

— Надо ж дорожного человека приветить. На то и живу.

— Ну, приветь, коли снедь сыщется.

— Повремени маленько. Сейчас хозяйка корову выдоит.

Заезжие оживились.

— Хороша песня, — сказал один.

— А не бывать тому, чтоб татар побили! Сразу не сломили, теперича сил не собрать, — усомнился белоглазый рыжий парень.

— Аль слеп? Войско-то видал?

— Войско не малое. Вот богатый гость насшибает рубликов.

— А чем? — спросил Кирилл.

— Сшибешь, говорю, рубликов. На то небось и за войском гонишься.

— А ты меня почему за гостя чтишь?

— Да по сану, да и по жуковинью видать. Что ж, мы людей, что ль, не видывали? Да только скажу, не первой ты тут идешь, вашего званья там как в Москве на торгу.

— Много?

— А купец только и ждет, где б кровью запахло, — там рубли шальные, все одно помирать.

Кирилл пригляделся к мужикам повнимательнее — им-то куда в такое время спешить? Один особенно вороват показался — в глаза не смотрит, сидит, как сова, в темный уголок схоронился от света. А вострая бороденка никак укрыть плутовского рта не может.

Заметив на себе взгляд Кирилла, он принялся зевать и крестить зевоту.

«Наводит тень на плетень», — подумал Кирилл.

— Далек ли ваш-то путь, братцы?

— К Звенигороду на ярмонь.

— Далеко направились.

— Пироги печь, — сказал другой, — наше дело такое.

— Пироги-то с требухой, что ли? — спросил Кирилл, прямо оборотясь к остробородому отщепенцу.

Но тот благодушно вытер ладонью лицо и только потом не спеша ответил, будто Кириллов соучастник:

— Кто ж их знает? Может, с капустой. Темный народ.

«Ловко отрекся», — подумал Кирилл.

— А сам-то печку, что ль, под пироги раздувать будешь? — спросил он.

— Я сам по себе.

— А и так расчет есть, — согласился Кирилл. — Коли тебе начинка останется.