Сергей Бородин - Дмитрий Донской

— Дмитрий, коли победит, высоко занесется. Из наших костей башни ставить надумает!

— Дмитрия не станет — Василий станет, что у него растет. А доколе князья башни городят, не жди пощады нашим костям! Может, народ поймет, что силен князь народом. А коли народ своей силы князю не даст, где ее взять князю?

— Так как же ж быть, дедко?

— Надо народу свою силу познать. А на то надобно время. На досуге с князем спорь, а коли враг у ворот, держись за князя. Но время свое знай да ступай в корчму обратно. Корчмарю-то небось не заплатил?

— Ну прощай, дедка.

— Иди, иди.

Кирилл в корчму не вернулся. Он шел в тумане, раздумывая: «Бабы да я — только мы не несем в эти дни страды. Гоже ли таиться у корчмарева светца при моей могуте, при моих силах?»

Он вспомнил, как тосковал в Царьграде по родине…

«Душно без родины. А ежли теперь побьют, пуще насядут на нас татары>.»

С площади донесся гул голосов, я Кирилл остановился. Неожиданно в темноте заблаговестили. Что означал неурочный этот звон? Он заспешил к собору.

Навстречу ему вырвался из тьмы, проскакал и сгинул во тьме всадник. И еще несколько всадников промчалось вслед.

— Гонец!

Кирилл кинулся бежать к народу. В церквах звонили. Попы служили молебны о ниспослании победы. Меняя коня, гонец успел сказать всем, что битва началась. Город наполнился криками:

— Бьются!

— Где же?

— Верст за семьдесят.

— А как?

— Послали только сказать, что встретились.

Заголосили, запричитали бабы. Со всех сторон потек их разноголосый протяжный вой.

А гонец, охраняемый стражей, уже мчался с вестью где-то во тьме, лесными просеками, к Москве, и звери кидались прочь от неистовой быстроты коней.

Всю ночь принимались звонить. Церкви не пустели. Каждый спешил от себя поставить свечу, заказать молебен.

К утру в Коломне сменился второй гонец.

— Наши берут!

— Ой, правда ли?

— Господи! Слава тебе!

— Возьмут, не сумлевайтесь. Поганцы побегли.

— Батюшки! А ваших коломенских никого не видал?

— Где ж там видать!

— А Мишу Кувердю не знаешь?

— Не слыхал.

— И Прошу не знаешь?

— Да нет. Я суждальский.

— Так бьют, значит?

— Бьют окаянных.

— Ну сохрани тебя господи!

Днем уже знали: войска кинулись преследовать бегущих татар.

С деревьев летели листья. Повсюду звонили колокола, всюду гудели веселые говоры и переклички; казалось, что это весенний пасхальный день, полный торжественного звона, досуга и радости.

Еще войска Дмитрия не ушли с Вожи, а в Коломну уже начали прибывать очевидцы боя. Их встречали нарасхват, и в их рассказах правда мешалась с мечтой, благо верили всякому слову.

— Побито татар, братия, тьма. Потоплено да потоптано тьма. Несть числа. И всех князей татарских побили. Теперь иссякнет Орда!

Мчались гонцы. Наспех меняли коней, спешили к Москве. Между воинами шел спор:

— Ты слазь. Мне скакать на Москву, я уж отдохнул.

— А я и сам не притомился.

— Семьдесят верст-то проскакавши?

— Сам поскачу, слыхал? Коня!

И гонец пропадал, оставляя позади лишь затихающий топот.

Кирилл смотрел им вслед. Москва за лесами.

Великий князь Рязанский Олег Иванович узнал о битве на Воже двенадцатого августа. Еще воины Дмитрия обшаривали привожские леса, а вестник уже рассказывал Олегу об избиении татар.

И весть о победе Дмитрия Олегу была горька.

Но он выслушал весть стоя, сохраняя тот же строгий и неподвижный взгляд из-под густых бровей.

Высокий, сухой, жилистый, он носил темные одежды в оттого был стройнее и строже. Он стал великим князем Рязанским в том году, когда Дмитрий только родился. Желтоватое лицо его казалось смуглее от седины, пробравшейся в синеватую тьму волос. Бороду подстригал, и она клином выдавалась вперед. На левой щеке сидела пунцовая родинка.

— А Дмитрий Иванович здоров?

Гонец понимал, что Олегу была бы целительна весть о ранах или о гибели Дмитрия, но не выдал своей догадки и ответил спокойно:

— Жив-здоров.

— Слава богу. А в битве сам был?

— Впереди всех.

— А много побитых?

— Москвитян мало. А татар тьма. Редко кто ушел. Именитых мурз, сказывают, побили.

— Кого ж, не слыхал?

Гонец перечислил. Олег воскликнул:

— Самые любовные Мамаю! — и пожалел, что выдал свое волнение.

Олег отпустил гонца и отошел к окну. Он стоял, облокотившись о подоконник.

Дубовый терем, сложенный из огромных вековых бревен, высился над Окой. Поверх молодых деревьев и крепостных стен в окно виднелась широкая река, и чьи-то ушкуи, подняв латаные паруса, плыли к Волге, вниз по течению. Ветер дул с севера.

«Ему и ветер друг! — думал Олег. — Небось татарские стрелы назад сносил>.»

Он отвернулся от окна. На бревенчатых стенах висели тяжелые ковры, привезенные из Орды и подаренные зятем — мурзой Салахмиром.

Мир изменился за один день. Пока Орда гордо стояла па востоке, Москва на западе была не столь страшна. Войны с Тверью отвлекали Дмитрия от Рязани, а если б он и обернул свой меч на Рязань, можно было бы оборониться от него союзом с Ордой. Теперь не то — Олег остался лицом к лицу перед Дмитрием. А Москва его встала из лесов превыше всех городов Руси. Обрастая городами и княжествами, поднялась как глава Руси. Страшно!

«Почему не Рязани быть главой? Славнее и древнее Москвы. Больше крови лила за Русь».

Олег любил свой народ, этот живой мягкий говор, эту просторную реку, текущую вниз, в заливных лугах. Орда пожигала, заливала кровью милые рязанские земли, родные города. Но Олег снова и снова вставал на пепелище великим князем.

«Еще есть великий князь Тверской. Но долго ли Дмитрий потерпит трех великих на одной великой Русской земле?»

Внезапная мысль обожгла Олега: «Ударить бы на него теперь, пока не оправился от Вожи».

Но вспомнил; гонец сказал, что москвитян убито мало. И к тому же еще памятен рязанцам позор, принятый от Москвы, когда Боброк вдребезги разгромил Олега, изгнал из княжества, а в Рязань посадили княжить ненавистного Володьку Пронского. Будто Олега уж и в живых не осталось. Поддержал Салахмир, а то не выбить бы князя Пронского. Но одни татары помогли, а другие явились — город сожгли дотла, самого Олега изранили. Шестой год рубцы не заживают.

Жизнь грозна и тяжка. Если б разбили Дмитрия, возросла б сила Орды, но и Олег возрос бы.

В это время пришел Архангельского собора поп Софроний: книголюб, проныра; знает о всем прежде всех. С ним хорошо говорить — мысль с лету ловит. Но Олегу не хотелось, чтоб кто-нибудь уловил его мысли теперь.

Накланявшись сперва иконам, а потом и князю, поп кротко остановился у двери. Олег подошел к нему под благословение.

То улыбаясь, то вздыхая, Софроний всматривался, как настроен Олег.