Вадим Дёмин - По следу «Серого». Автобиографическая повесть (книга первая)

Но никто из нас тогда не знал, что только через долгие 1 418 дней и ночей Победа придет на нашу землю и достанется нам более чем дорогой ценой – ценой жизней десятков миллионов людей.

Мы не могли поверить, что война все-таки началась. После заключения советско-германского пакта о ненападении нам разъяснялась «важность установления дружественных отношений между СССР и Германией».

31 августа 1939 года на заседании Верховного Совета страны, на котором был ратифицирован советско-германский договор о ненападении, В. Молотов заявил: «Договор о ненападении является поворотным пунктом в истории Европы, да и не только Европы. Вчера еще фашисты Германии проводили в отношении СССР враждебную нам политику. Да, вчера еще в области внешних отношений мы были врагами. Сегодня, однако, обстановка изменилась и мы перестали быть врагами…» 10 10 Источник: Военно-исторический журнал. Орган Народного комиссариата обороны Союза ССР. №2, сентябрь, 1939.

Мы верили подобным заявлениям руководителей партии и государства, потому что нисколько не сомневались в их искренности, а тем более в достоверности данных. Верили, что войны не будет. Верили вплоть до самого дня ее начала. А когда она все-таки была развязана фашистами, продолжали верить в то, что она будет скоротечной, а победа – скорой.

Небезызвестное сообщение ТАСС от 14 июня 1941 года, ровно за неделю до начала войны, гласило: «… по данным СССР, Германия так же неуклонно соблюдает условия советско – германского пакта о ненападении». 11

Это сообщение, на мой взгляд, нанесло определенный вред стране, усыпило бдительность сотен миллионов советских людей, армии, а лозунг «Не дать застигнуть себя врасплох!», выдвинутый самим И. Сталиным, так и остался пустым лозунгом. Об этом открыто было сказано не сразу, потому что люди знали, что бывает за подобные заявления, а спустя много десятилетий после окончания той самой войны, на алтарь Победы которой были положены людские жизни и судьбы миллионов людей.

…Выслушав сообщение, мы долго не могли проронить ни слова. Настолько оно потрясло нас.

Первым нарушил тишину Егор Иванович Демин:

– Собирайся в обратный путь хлопцы! Раз такое дело, дорога может подождать, а Родина – нет! Надобно на войну собираться!

Не мешкая ни минуты, мы двинулись в обратный путь.

К тому времени в районном центре, в селе Чернуха был уже развернут призывной пункт военкомата. Со всех сторон к нему начали стекаться людские потоки.

Прямо во дворе сельсовета, за столом сидел военный с одной «шпалой» в петлице. Выкрикивая по списку фамилии призывников, он объявлял, кто к какой команде приписан.

Когда мы с Виктором Деминым и Виктором Букиным тоже решили попытать счастья и подошли к столу, капитан подозрительно посмотрел на меня и спросил:

– Фамилия?

Я назвался:

– Дёмин.

Капитан повел пальцем сверху вниз по длинному списку. Не найдя в нем моей фамилии, вновь посмотрел на меня оценивающе. Вероятно, ему не понравился мой маленький рост. Я, действительно, среди своих сверстников был одним из маленьких.

– Зовут как?

– Николай.

Офицер вновь проверил список. Опять ничего.

– Хм, странно, нет такого. Ты какого года рождения, сынок?

– Одна тысяча девятьсот двадцать третьего, – не моргнув глазом, соврал я.

Наконец, после долгих поисков, приведших капитана в состояние полной растерянности, он вдруг все понял:

– Слушай, парень, не темни, признавайся, в каком году ты родился. Только правду говори. Видишь, нет тебя в списках?

Брови его сдвинулись к самой переносице. Взгляд стал строгим и неумолимым.

Мне ничего не оставалось делать, как промямлить:

– … В двадцать четвертом…

И тут его «взорвало» по-настоящему:

– Что же ты мне голову морочишь, растудыть твою туды?! А? Я здесь серьезным делом занимаюсь, а он решил со мной в шутки играть? Я вот сейчас вызову отца с матерью, чтобы они тебе всыпали куда следует. А ну, марш отсюда! И чтобы я тебя близко с военкоматом не видел! Понял? Следующий!

Я молча отошел от стола. Следующим за мной в очереди стоял мой двоюродный брат Виктор Букин.

Судя по грозному рыку капитана: «Что, еще один?! И откуда вы взялись на мою голову?!» я понял, что Виктора постигла точно такая же участь как и меня.

Разговор с ним был более короче, чем со мной:

– Год рождения!

– Двадцать третий, – настаивал на своем мой брат.

– Вон отсюда, молокосос!

Что было дальше, я уже рассказал. Если бы Виктор вовремя не ретировался, военком бы выполнил все свои угрозы в отношении нас.

Родителям, конечно, мы ничего об этом не сказали – они и без того переживали за нас. А если бы узнали о нашей затее, досталось бы нам от них наверняка.

Через два дня мы провожали на фронт нашего лучшего друга – Виктора Статейкина. Он и еще несколько парней из близлежащих сел направлялись на сборный пункт, откуда им предстояло в эшелоне отправиться на фронт.

Провожали их всем селом. Плач матерей, сестер, невест, смех и песни, переливы и перезвоны балалаек и гармошек – все слилось вместе. И наш негромкий разговор с Виктором утонул в этом шумном гомоне.

Все сознавали, что многим из этих парней, а также взрослым мужчинам, чья жизнь достигла периода зрелости, уже не суждено вернуться назад. Война есть война. Неизвестно только, кого судьба выберет в свои смертельные заложники, на чью семью будет наложена трагическая печать скорби по ближнему?

Матери, сестры, невесты, любимые причитали во весь голос, проклиная Гитлера и всю его «неметчину». Другие, чтобы не оплакивать заранее живых, через силу, давя в себе приступ, чтобы хоть как-то заглушить рвущуюся наружу душевную боль, «обмануть» самих себя, пели песни. Пели специально громко, но голос звучал надрывно, грозя каждую секунду сорваться на плач. Звуки вырывались из горла полустоном-полупесней.

Мужчины постарше, те, кто прошел через гражданскую и финскую, сознавали всю трагичность ситуации. И они, нет-нет, да смахивали жесткой ладонью слезу, предательски скатывающуюся по небритому лицу.

И только нам, молодым парням, еще неискушенным в таких делах, думалось иначе – молодые были, горячие.

Мы представляли себе войну именно так, как ее описывали в книгах, газетах, как показывали в кинофильмах: с лихой кавалерийской атакой, стремительным натиском Красной Армии и паническим бегством врага.

Мы переживали, что война может скоро окончиться, и тогда мы не сможем ничем проявить себя. Энергия романтики бурлила в нас, лилась через край.

Мы еще не ощущали так остро беды, как ее ощущали наши отцы, матери, старшие братья и сестры. Мы не знали, как это страшно потерять любимого человека. Мы не чуствовали запаха смерти.

Эта война явилась первым таким серьезным испытанием для людей моего поколения, реальную тяжесть которой мы ощутили значительно позже, когда стали приходить тревожные сообщения с фронта.