Олег Рогозовский - Записки ящикового еврея. Книга третья. Киев. В ящике

Помог случай. Однажды я, спеша в монтажный участок, столкнулся в дверях КБ с невысокой, но очень корпулентной немолодой дамой в модном крепдешиновом платье. Несмотря на мою скорость, дама не пошевельнулась, а я отскочил от нее, как теннисный мячик от стенки. Дама была очень плотной. Приняв мои извинения, она поинтересовалась, кто я такой и что здесь делаю. Я представился, она тоже, хотя в этом не было необходимости – ее все знали. Это была легендарная Гризодубова. Пожатие у нее было мужским, взгляд проникающим. Благосклонно мне кивнув, она что-то спросила у Левина и царственно покинула КБ.

Через день она пришла в бюро и сказала, что их жалобы на нехватку места и скученность – там на человека приходилось около 3м 2(меньше санитарной нормы) не подтвердил ее заместитель. «Душно» – запричитали девушки – лето было жаркое.

«Я узнаю, что можно сделать, сказала В. С., но у меня нет аргументов». Тогда я, извинившись за вмешательство в чужие дела, сказал, что эти нормы составлялись для канцелярий, а не для конструкторских бюро и для потолков не менее 3,5 м высотой. Не помню, откуда во мне всплыли эти цифры, а сейчас и не могу узнать, сколько тогда было в СНИПе (строительных номерах и правилах). Мое нахальство недовольства у В. С. не вызвало; конструкторы мое вмешательство одобрили.

Еще один эпизод повлиял на мои отношения с КБ и В. С. Когда чертежи переоборудования были готовы, ребята в КБ мне объяснили, что к каждому документу должны прилагаться ноги, иначе результата можно не дождаться. Чертежи предстояло согласовывать в КБ Миля. Находилось оно в Томилино, в получасе езды от Курского вокзала.

Приняли меня там без восторга. У них была своя работа. Потом нашли кого-то, кто был связан с морским применением Ми-4, и дело сдвинулось. Но тут они увидели 70-сантиметровое отверстие в «полу» вертолета и зашумели: «ну, это нужно согласовывать с прочнистами, и это будет нескоро». И указали на довольно молодого человека, подключившегося к беседе.

К этому времени я уже знал, что прочность вертолета обеспечивают его «шпангоуты» и балки, а палубу-пол можно даже снимать. Но она нам была нужна для размещения приборов, лебедки и исследователей – все это было по весу меньше 12 десантников с оружием, для транспортировки которых и был создан вертолет.

Понимая, что испытания могут сорваться, я пошел ва-банк.

– Давайте я сам это рассчитаю, а Вы проверите – обратился я к прочнисту.

– Вы не сумеете, Вы же приборист – удивился он.

– Нет, – ответил я, – я инженер-физик, по специ-альности «динамика и прочность машин», кафедра Лурье физмеха Лениградского Политехнического.

Это был в известной мере покер. Конечно, потерю прочности из-за круглого отверстия в плите я рассчитать мог, но для этого мне требовались данные, которые знали только в КБ Миля.

Но и они явно завысили «ставку», как часто делалось в организациях, рассматривающих данную работу как дополнительную. Что-то «пробило» прочниста (как потом оказалось, выпускника МВТУ той же специальности) и он сказал, ладно, приезжайте через пару-тройку дней, мы позвоним.

Думаю, подобные расчеты они уже делали. Может быть, это был тот же вертолет, на котором проходили госиспытания «Оки», для которого уже делали дырку полу. Тогда летно-испытательная база Миля в Феодосии ничего ни с кем не согласовывала и, может быть, сделала «дырку» сама.

Это был единственный раз в жизни, когда я воспользовался названием полученной специальности, от которой отпихивался в институте. [46]Через год кафедра стала называться «Механика и процессы управления», чем на самом деле она и занималась и чему нас учила. Именно по системам управления (техникой, естественно) я надеялся стать специалистом.

Через три дня мне позвонили, и я был ошарашен, когда увидел чертежи Ми-4 в кальке с нашей аппаратурой и «дырой», где в правом нижнем углу в подписях разработчиков под фамилией Миля стояла и моя. Тушью на кальке я расписался, кажется, в первый раз. Миль расписался сам! Чертежи (синьку) я долго хранил, как свидетельство незаслуженного приобщения к делам и людям большого масштаба.

Чувствовал я себя неловко после удавшегося блефа, но дело удалось продвинуть.

Следующий барьер пришлось брать в монтажном цехе ЛИЦ. Там была своя специфика и люди проще и суровее. Даже спирт их интересовал не очень – при подготовке самолетов к испытаниям новых приборов заинтересованные московские фирмы широко пользовались расходным материалом «для промывки оптических осей».

Пришлось вызывать подмогу из Киева. Слесарь-механик привез стальные полосы и винты для крепления приборов, а Эдик Роговский начал монтаж приборов и подключение их питания через преобразователь.

Нас в фирме еще не знали и на мою телеграмму «Гранит, Гордиенко: Прошу продлить командировку Роговскому. Рогозовский», я получил ответ «Рогозовскому: Вам командировка продлена». Пришлось звонить в ящик и просить приделать «ноги» к телеграмме.

Вообще-то на территории ЛИИ, огражденной от окружающих полей и аэродрома невысоким забором, порядок соблюдался весьма относительный. Вохра и работяги вовсю пользовались «мягкотелостью» [47]В. С. по отношению к ним.

Механики заметили, что бензина для заправки самолетов иногда не хватает. Учинили проверку. Обнаружили слабо замаскированный шланг, перекинутый через забор. Из цистерны через него перекачивали бензин в запасные баки студебеккеров, подъезжающих с другой стороны забора. Воровали понемногу, но иногда не вовремя.

Второй случай. К проходной изнутри подъезжает трактор с новеньким прицепом, в котором гремит слабо привязанная бочка. Охрана строго справшивает: «Что в бочке? Документы есть?» – «Документов нет». – «Выгружай». Выгрузил и проехал через проходную. Увозя новенький прицеп.

На монтажный цех угрозы пожаловаться Гризодубовой не производили того действия, как на КБ. Пришлось ей действительно пожаловаться, благо на примере Эдика и нашего механика можно было сопоставить квалификацию и объемы работы. В. С. вздрючила не только начальника, но и мастеров. После чего рабочие на меня косились, но вертолет в срок сделали.

Пока делались чертежи и монтировались приборы, готовилась и утверждалась программа испытаний.

В нее, помимо экспериментов по точному пеленгованию, вошли измерения шумов, исследования следящей системы электропривода антенны, наблюдения за динамическим поведением опускаемого устройства.

Гризодубова познакомила меня с экипажем. Летать с нами должен был первый пилот Толя Соловьев, два года назад отлетавший на Госиспытаниях Оки. На тех испытаниях второй пилот менялся, в конце появился Юра Хрущев. С нами он был с самого начала. Важную роль в экипаже играл бортмеханик Виталий (фамилию, увы, забыл), он единственный, кто помнил, как раньше был оборудован вертолет и успел подсказать несколько полезных вещей при монтаже.