Валерий Есенков - Иоанн царь московский Грозный

Между тем по-прежнему нестройны полки, по-прежнему всякий воин бредет сам собой, вопреки повелению царя и великого князя ещё перед зимним походом, и ему приходится ещё раз собирать в своем шатре воевод, своевольных, беспечных, замшелых в преданиях удельных времен и потому не желающих ничего знать о важности строжайшей дисциплины в полках. Вновь требует он, чтобы воины были расписаны по десяткам и сотням, чтобы ни один не смел отлучаться из своего десятка, из своей сотни и чтобы избранные десятники и сотники отвечали за каждого воина, дело, по мнению витязей удельных времен, невозможное, неслыханное, ненужное. Только его присутствие принуждает их перестраивать полки по десяткам и сотням, и ополченцы хотя бы внешним видом становятся похожими на солдат, до тех пор, пока не скрываются с его умных, зорких, придирчивых глаз.

Второго августа благополучно переправляются за Алатырь и четвертого августа на берегу Суры соединяются с большим полком и с полком правой руки и в этих полках тоже расписывают воинов по десяткам и сотням и движутся далее зеленой равниной, минуя веселые рощи, холмы, проходя сквозь леса, пока наконец не открывается красавица Волга с её правым утесистым берегом, с песчаными островами и отмелями, с необозримыми лугами и дубравами на том берегу. Тринадцатого августа становятся лагерем у подножья Круглой горы.

Только теперь Иоанн видит собственными глазами то чудо стратегического маневра, которое одним своим грозным молчанием самым решительным образом сломило воинственный дух казанских татар, уже отдававшихся в подданство победителю, отринутых от этого благоразумного шага лишь неразумием Алексея Адашева и поразительной тупостью подручных князей и бояр во главе с Семеном Микулинским.

Этот во все стороны видимый знак новой мощи и обдуманной непреклонности великой Руси был славным детищем его нечаянного прозрения, когда он в первый раз поднялся на вершину Круглой горы, его ночных размышлений, его дерзновенного замысла, его неуступчивой воли. Не без чувства гордости обходит он крепость, всходит на глухие и воротные башни, заглядывает во все закоулки и погреба, уже наполненные провиантом и боевым снаряжением, осматривает воинов гарнизона, на этот раз сплошь бородатых, излечившихся посланием митрополита от содомского греха и цинги, благодарит за службу не достойного благодарности Семена Микулинского, точно и не числится за неряшливым, неисполнительным воеводой никаких упущений, стоит службу в новой, ещё пахнущей свежим деревом церкви, но наотрез отказывается занять лично для него приготовленные хоромы, напомнив многозначительно-кратко:

– Мы на походе.

Он размещается в поле, в расположении собственного полка, в своем царском шатре, намеренный без промедления, лишь после необходимого краткого отдыха, выступить под Казань, пока татары не успели изготовиться к бою.

Не тут-то было. Подручные князья и бояре находят в Свияжске свои съестные припасы, заблаговременно спущенные по волге в ладьях. Походная пища, то есть хлеб, мед, рыба, лосятина, дичь, им осточертела до тошноты. С нагулянным аппетитом они набрасываются на родимые пироги, ватрушки и кулебяки, пьют заморские вина, шатаются по торговым рядам, целой ярмарке, которую для них учинили оборотистые купцы, понаехавшие, на этот раз безусловно уверенные в победе, из Москвы, Ярославля и Нижнего Новгорода, прицениваются к чудесам европейских и азиатских ремесел, торгуются, точно уже благополучно воротились домой, и вовсе не спешат воевать.

Иоанн держит совет с Владимиром Старицким и Шиг-Алеем, в свой шатер призывает разомлевших от удовольствий и праздности беспечных, бестолковых рыцарей удельных времен и дает им на отдых два дня, на третий день выступать. Шиг-Алей своим именем пишет к родственнику своему Едигеру Магмету, предлагает оставить безумную мысль о сопротивлении московскому царю и великому князю и выехать доброй волей к нему, за что принесшему покаянье ослушнику будет дарована царская милость. Также пишутся прелестные грамоты к подручным ханам и мурзам, советуют оставить надменное желание помериться силами с могущественным московским царем, выдать мятежников, взбунтовавших прежде пришедший в покорность народ, и вновь присягнуть на верность царю и великому князю.

В тот же день, не дожидаясь ответа, Шиг-Алей высаживается на Гостин остров с отрядом касимовских татар, на прикрытие переправы московских полков под Казань. Иоанн выслушивает доклад воеводы Морозова, начальника артиллерии, может быть, втайне от остальных, поскольку Морозов и выродков, помощник его, готовят татарам неприятный сюрприз: всё то время, пока полки тянулись от Коломны до Волги, под их руководством в свияжских необозримых лесах рубились осадные башни, которые русское воинство ещё в первый раз намеревается применить во время взятия вражеской крепости, впрочем, русское воинство в первый раз собирается брать крепость приступом, и летописец исправно извещает потомков:

«Такоже и с нарядом государь отпустил на судах боярина своего Михаила Яковлевича и диака своего Ивана Выродкова, и башни и Тарасы рубленые велел привести, яже уготовлены, против Казани поставить…»

Шестнадцатого августа, несмотря на зарядившие проливные дожди, от которых вздуваются реки и речки и смывают мосты, Иоанн повелевает полкам перевозиться за волгу и вставать на позиции. Восемнадцатого августа он перевозится сам вместе с царским полком и во второй раз за короткое время видит неприступную крепость, которую любой ценой предстоит нынче взять, иначе быть ему не правителем, не государем, как время пришло. А всего лишь первым среди равных князей и бояр, как испокон веку велось в удельные времена, богатые на подвиги, богатые на измены и преступления, то есть отдаться на их полную волю и произвол.

Крепость, особенно хорошо в своей мощи открытая летом, высится на малодоступных холмах. С двух сторон она защищена речкой Казанкой и прорытым каналом Булаком, на тот день вышедшими из берегов от последних дождей. В этих местах по отвесным склонам холмов крепость опоясана мощными стенами, достигающими в толщину шести метров, в высоту метров восьми, сооруженными из двух рядов вкопанных в землю дубовых плах, пустые пространства между которыми заполнены гравием и песком. Со стороны Арского поля, где пологий спуск более удобен для приступа, стены в толщину достигают четырнадцати метров, а в высоту до двенадцати. Никакими пушками таких стен не пробьешь. К тому же Иоанн не может рассчитывать на искусство и мужество войска, никогда не бравшего никаких крепостей, разве измором, привыкшего в поле стоять, на деле уже показавшего, как оно мало пригодно для приступа. Остается уповать на милость Господню да на чудотворные свойства изготовленных тарасов и башен, которые он, читатель внимательный, перенял, должно быть, у греков и римлян. Впрочем, ещё остается возможность уморить голодом принятых в осаду татар, да и эта возможность невелика, поскольку своих воинов тоже придется чем-то кормить, а откуда ему же напастись столько хлеба и мяса, ватрушек и кулебяк, чтобы подручные князья и бояре, нос воротившие от лосятины, не стали роптать?