Валерий Есенков - Иоанн царь московский Грозный

Так легко и успешно укрепив безопасность Московского великого княжества, Михаил Глинский распространяет свое влияние на все прочие государственные дела. Старшим боярам, прежде всего Федору Мстиславскому и Дмитрию Бельскому и самой Думе он оставляет только почетное право судить и рядить, но приговаривать так, как будет угодно ему. Московским великим княжеством управляет он сам, правда, при этом с большим искусством делая вид, будто управляет опекунский совет. Во всяком случае, польский гонец доносит своему государю и сему, что «на Москве старшими воеводами, которые з Москвы не мают николи зъехати – старшим князь Василий Шуйский, Михайло Тучков, Михайло Юрьев сын Захарьин, Иван Шигона, а князь Михайло Глинский, тые всею землею справуют и мают справовати до летъ князя великого», то есть до совершеннолетия Иоанна.

И если польский гонец, от донесения которого зависит внешняя политика панов радных и короля, не сомневается в прочности опекунского совета и самого Глинского, значит именно опекунскому совету и Михаилу Глинскому на тот день принадлежит реальная власть на Русской земле. Это законная власть, определенная духовным завещанием великого князя, и она находится в опытных и крепких руках. У неё имеются все основания продержаться ближайшие двенадцать лет, когда Иоанн, по праву наследия, займет великокняжеский стол.

Гонец, конечно, более шпион, чем дипломат. Польский король отправляет его на разведку, а сам, как и после кончины великого князя Ивана Васильевича, ждет в Москве смуты и готовит полки, надеясь на этот раз навсегда покончить с крайне неудобной, ненавистной Москвой. Его намерения выдает уже появление гонца. Михаил Глинский от имени малолетнего Иоанна отправляет к королю Сигизмунду сына боярского Заболоцкого, который должен передать опасные грамоты для польских послов. Перед отъездом Заболоцкий получает наказа:

– Если спросят про великого князя братьев, князя Юрия и князя Андрея Ивановичей, где теперь князь Юрий и князь Андрей, то отвечать: князь Андрей Иванович на Москве у государя, а князь Юрий Иванович государю нашему тотчас по смерти отца его начал делать великие неправды через крестное целование, и государь наш на него опалу свою положил, велел его заключить.

Король Сигизмунд не очень верит словам Заболоцкого: смуты при малолетнем правителе слишком обычны в те неопределенные, переходные времена, и в Европе, и в Польше, и на Русской земле. Кроме того, нельзя исключить, что в Москве сидят его соглядатаи и соглядатаи доносят ему, что стремительным возвышением князя Михаила Львовича Глинского недовольны многие из подручных князей и бояр. Выжидая, пока это недовольство не превратится в мятеж, он решает не торопиться с послами. Больше того, он позволяет себе высокомерно разговаривать с беглым князем, когда-то обвиненным в смерти его брата короля Александра. Заболоцкому он поручает сказать:

– Хочу быть с великим князем в братстве и приязни точно так же, как отец наш, король Казимир, был с дедом его, великим князем Иваном Васильевичем. И если он на этих условиях захочет быть с нами в братстве и приязни, то пусть шлет к нам своих великих послов, да чтобы не медлил.

Таким тоном переговариваются только со своими вассалами, а возвращение к условиям мира между великим князем Иваном Васильевичем и королем Казимиром не только оскорбительно, но и означает ещё, что Москва обязывается возвратить литовцам старинный русский город Смоленск. Король Сигизмунд даже не считает нужным скрывать, что это не предложение подумать и обсудить, но требование, которое следует исполнить так, как он говорит. Он повелевает литовскому гетману Юрию Радзивилу придвинуть полки к литовским украйнам, ведет переговоры с татарами о совместном походе против Москвы и отправляет тайных гонцов к самым недовольным, нестойким или подлым московским князьям и боярам с предложением перейти на польско-литовскую службу, единственно ради того, чтобы усилить уже забродившую смуту и ослабить боеспособность законных московских властей.

Князю Михаилу Львовичу хорошо понятен этот гнусный язык. Опытный воин, он отдает приказ Семену Бельскому в товариществе с Иваном Ляцким готовить в Серпухове полки. С таким же приказом князь Иван Михайлович Воротынский отправляется в Одоев собирать свой удельный полк. Дмитрий Бельский в товариществе с Иваном Овчиной-Телепневым-Оболенским стоит с полками в Коломне. Таким образом обеспечивается оборона безобразно открытых, со всех сторон беззащитных московских украйн, и со стороны Литвы, и со стороны крымских татар.

К несчастью, опытный политик и воин, князь Михаил Львович совершенно не разбирается в людях, что крайне опасно, а часто погибельно для любого правителя. Он не замечает, что его племянница, лишь по капризу судьбы ставшая московской великой княгиней, такая же авантюристка в душе и так же честолюбива, как и он сам. Он неосторожно сеет опасную мысль о правительнице Елене Васильевне, всего лишь ради того, чтобы прикрыть этой искусно расцвеченной ширмой прикрыть свое для многих оскорбительное могущество, однако и на версту не подпускает легкомысленную племянницу к власти, не принимая в расчет, что Олена всё ещё молода и красива и как никто опасна для него именно своими женскими прелестями, если оттолкнуть её от себя, если не бросить ей видимость власти, тем более что ей и нужна только видимость, а не тяготы государственной власти. Ещё меньше он замечает, как опасен для него Иван Федорович Овчина-Телепнев-Оболенский, поскольку ошибочно убежден, будто это ничтожество ничем не способно ему навредить. Он не принимает в расчет, что ему, иноземцу, дважды изменнику, чужаку, посягнувшему на единоличную власть, никто не простит такого бесчинства и что московские князья и бояре поддержат любое ничтожество, лишь оно им помогло избавиться от него.

Иван Федорович Овчина-Телепнев-Оболенский и в самом деле ничтожество. Этот молодой человек из родовитой, однако второстепенной семьи, прежде не достигавшей боярского чина, выдвигается ещё в начале правления великого князя Василия Ивановича как рубака отчаянной смелости, какой, впрочем, ни одному из московских воевод не занимать. Ему поручают передовой полк небольшой рати, расположенной в Туле, командование которым требует не столько полководческого искусства, сколько самой отчаянной храбрости в возможной схватке с татарами, затем, лет через пять, его ставят вторым воеводой сторожевого полка во время похода Василия Шуйского на Литву, где он отличился более тем, что остался в столкновении с неприятелем жив. Все-таки его замечают, и ещё четыре года спустя он становится вторым воеводой полка левой руки, позднее возвышается до первого воеводы полка левой руки да так и застревает на этих второстепенных ролях, лишь однажды оказавшись наместником в порубежной Калуге.