Валерий Рябых - Загадка Симфосия. Исторический детектив

И тут я решил блеснуть: «Даже Евфимий Зигавен (9) отмечал, что среди богомилов обретались женщины-иереи, которые правомочны, исповедовать и отпускать грехи».

Еще мы говорили о том, что богомилы проповедуют против семьи, считая рождение детей сатанинским попущением. И оттого, по их мнению, тот, кто думает о спасении души, не должен сочетаться браком и иметь детей. Естественно, они порицали и прелюбодейство. Богомилы проповедовали аскетический образ жизни, осуждали всякое стремление к мирским благам, презирали имущество и богатство, запрещали есть мясо и пить вино, поскольку все перечисленное учредил для совращения людей отец греха – Диавол.

Тут, мне вспомнилась история тридцатилетней давности о самозваном архиерее ростовском Феодоре (10). Пользуясь попущением суздальского князя, тезоименитого нашему боярину, он занял место усопшего епископа, без согласия на то патриарха и митрополита. Этот возгордившийся Федорец закрыл церкви, начал гонения на иереев и монашество: стриг им бороды, колол глаза, распинал их по бревенчатым стенам. Сей нехристь хулил всячески богородицу, сомневался в божественной природе самого Христа. Ну, чем не богомильский выблядок? После смерти своего покровителя, лжеепископ был отправлен на исправление в Киев, в митрополию, где его и казнили, поначалу урезав язык, отрубив правую руку и выколов глаза. Воистину казнь достойная мерзавца.

Я совершил, опрометчивый поступок, вторгнувшись в надел, заведомо принадлежащий боярину: и по месту его рождения, и по близости к суздальскому столу, да и по его возрасту. В те времена Андрею Ростиславичу было за двадцать лет, он знал те события доподлинно, отнюдь не из чужих уст. Боярин не замедлил детально ниспровергнуть мою версию о Федорце ростовском. Я передам его рассказ:

– Князь Андрей Юрьевич так возгордился своей силой и мощью, что вознамерился поставить митрополита возле своей персоны. Подвигнуть киевского владыку на такой переезд было невозможно, и князь собрался учредить новую митрополию во Владимире своем стольном граде. Вовремя под рукой оказался годный к такому сану человек. Им оказался Феодор: женатый, белый поп. Выделялся он между прочими необычайной физической силой, зычным басом и заметной, царственной статью. Особенно отличало его необузданное своенравие, грубая дерзость, упрямство и надменность.

К чести Феодора боярин не скрыл, что был тот священник необычайно начитан, весьма сообразителен и шустр на умное слово. Ловко владел риторскими приемами, к тому же увлекался философией, а это немало по тем временам. Андрей Ростиславич знавал Феодора, тот производил на окружающих незабываемое демоническое впечатление:

– Человечище броский, стягивающий на себя внимание толпы. Каждый стремился попасть попу Феодору на глаза, заручиться его благосклонностью. И от того все заранее были готовы хоть в чем-то услужить ему. И сами, не ведая того, люди завороженные его статью и сладкоречием, притупляли бдительность, необходимую в общении с начальством, расслаблялись. А ему того только и нужно! Тотчас заглатывал человека, подчинял его волю без остатка. И люди становились рабами Федорца. Но коли кто проявлял строптивость или, упаси господи, противоречил Федору, то уж тут – держись! Не было человека более ехидного и коварного. В зависимости от имевшихся слушателей, он смешивал строптивца с грязью. Добро бы, просто поддевал, смущал, так нет, будучи по натуре провокатором, он подсиживал, подставлял, наговаривал на человека невесть что, озлоблял против него присутствующих, а то и самого князя. Хитер был бестия, сметлив, изворотлив. Ах, была бы тогда моя воля, не сдобровать бы наглецу, выдрал бы я его! – разжегся Андрей Ростиславич.

Но оставим горячность боярина. Попробуем спокойно разобраться.

Князю Феодор-поп приглянулся еще потому, что его не следовало опекать и наставлять. Он сам напрашивался на столь высокое поприще. Ему требовалось лишь дозволение князя. Обретя которое, он сам бы пробился к цели, не стесняясь в любых средствах.

И вот, два честолюбия совпали. После светлого успения владыки Леонтия-Ростовского, князь Андрей умело провел Феодора в положение «нареченного» епископа Ростовского и Суздальского. Что дало тому полную власть в епархии еще до хиротонии. Будучи уверен в напористости и недюжинном уме своего ставленника, князь отправил его ходатаем к патриарху, просить о дозволении на новую митрополию, а заодно и своем рукоположении на нее. Но оба просчитались. Их опередил киевский Ростислав, в том же году снарядивший собственное посольство в Царьград, ради поставления на Киев митрополита-грека. Киевские послы постарались живописать патриарху Луке Хрисовергу (11) суздальского просителя, выставили того настоящим исчадием ада. Что естественно сокрушило чаянья Феодора, тот возвратился назад ни с чем. Хрисоверг отказал, ссылаясь на действующие правила, запрещавшие передел существующих границ митрополий.

Но позже, уже Всеволод Юрьевич, обратившись к истинным знатокам законов церковных, негласно уличил патриарха в подтасовке. Запреты действуют лишь на территории империи и не препятствуют внешнему росту церкви. И более того, другие каноны открыто вещали, чтобы церковное управление увязывалось с мирским, то есть была правда князя Андрея.

Приехав домой, Феодор не образумился, а возжелал заделаться архиепископом Ростовским с поставлением на кафедру самим патриархом, дабы не подчиняться киевскому митрополиту. Хрисоверг частично уступил, хотя опять слукавил, дозволив сан архиепископа, но хиротонию обязал осуществлять все же в Киеве. Федорец в митрополию не поехал, понимая, что там его после всех сделанных изобличений не только в «архи», но и, просто, в епископы не поставят. Уж лучше оставаться на Суздальщине «нареченным» владыкой, чем оказаться постриженным в дальнюю обитель.

Возникает вопрос, в чем таки обвиняли Феодора? Он, будучи женатым, отвергал иночество, как условие для приятия архиерейского сана. Велеречиво рассуждая, доходил вообще до отрицания монашества. Конечно, Феодор клеймил симонию, продажность иерархов, особливо наседая на киевских. Кому могли понравиться его злобные нападки? В то же время он заносчиво носил белый клобук, что весьма раздражало и клир и мирян. Подобное вольномыслие и своенравие подрывало весь церковный порядок, и было недопустимо.

После возврата Феодора из Царьграда его ждало открытое противодействие белого духовенства и иночества. И тут, Феодор закусил удила! На свое непризнание он ответил жестокой, бесчеловечной, расправой. Ему пристало использовать даже церковное наказание, по-латински interdiktum (12), он затворил во Владимире все церкви. Но сие – непомерная гордыня есть! Пришло увещевание митрополита, да и пресветлый ум Руси Кирилл Туровский (13) корил Федорца в эпистолах к князю Андрею. И князь уступил давлению, а может статься, сам разочаровался в избраннике.