Геннадий Прашкевич - Секретный дьяк

– Сомлел! – обрадовался маиор. – Поддай, Похабин!

Похабин, шипя, даже чуть подвывая от жара, плеснул на раскаленные камни. Как от взрыва припал в испуге к земляному полу. Майор, сидя на полу по-нымылански, отирал локтем пот и важно, очень одобрительно смотрел, как жестоко рвало Айгу. Дождавшись некоторого покоя, когда Айга на минуту застыл в неуверенности, маиор неукротимо сунул в рот гостя новый ремень белого китового жира:

– Потчуйся.

Айга слабо жевал, глаза подернулись пеплом.

– Акхалалай, – прошептал слабо. – Вот горячо, вот жарко угощаете. Вот сытно угощаете.

– Да ты ешь!

– Акхалалай, – слабо отмахнулся Айга.

– Ну?… – смягчаясь спросил маиор, дивясь страшным отметинам на переносице Айги. – Дышать хочешь?…

– Дышать хочу, – наконец согласился Айга и, слабо икнув, по собачьему пополз под закрышку.

Втроем, нагие, жаром пышущие, устало упали на ровдугу.

Августовское солнце. Горелая сопка в полнеба. Вскрикнула птичка: зачем лежат на ровдуге голые люди? Может умерли?

Но нет, сели, поджали под себя ноги.

– Вот, Айга, – сказал маиор важно, стараясь не выказать какого-то своего особенного интереса. – Вот ты говорил, Айга, что морской нос есть под именем Атвалык. И тот нос якобы населен. И там якобы есть у тебя некоторая переменная жена, чтобы тебе, кочуя на тот нос, никаких неудобств не чувствовать. И еще ты говорил, что вынесло на тот нос крепкого человека. У него даже борода растет. Говорил?

Айга слабо кивнул.

– Было у того человека имя?

Слабо кивнул: было, наверное… Он не помнит… Зачем ему чужое имя?… У него своих шишиг сколько!… Он слышал, что на человека, вынесенного из моря, долго смотрела шаманка. А потом нымылане плясали вокруг человека, вынесенного волной, шаманка собачку убила. Посадила убитую собачку на кол, мордой к горелой сопке – хотела лечить вынесенного…

– Вылечила?

Айга блаженно повел горячим нагим плечом: вот он, Айга, жив, вот он дышит… И тот человек, наверное, жив… Улыбался бессмысленно, озирая маиора с Похабиным. Вот он, Айга, с какими русскими дружбу свел!…

Маиор искоса глянул на Похабина.

– Вот сходишь, Айга, на морской нос, – строго сказал Похабин. – Посмотришь на выметнутого морем человека, пальцем попробуешь – не русский ли? Если русский, нам пришлешь весточку.

Айга слабо икнул:

– Зачем сам не пойдешь?

– Нам в другую сторону… – махнул Похабин рукой. – Нам в Россию… Слышал, небось, государь ждет от нас известий. Думаю, от тех известий вам, нымыланам, выйдет облегчение. – И повторил строго: – Пойдешь на нос Атвалык.

– А как не отпустят нымылане бородатого, вынесенного морем?

– Нам что за дело? Купи, – подсказал неукротимый майор.

– А коль умер бородатый?

– Вот и узнаешь.

– А коль болен?

– Привезешь на собачках. По снегу и привезешь.

Айга сел раздумчиво, подставляя пышущее жаром тело легкому ветерку, покопался рукой в теплой влажной земле, выщипнул сочную травинку, вяло пожевал:

– Ну, когда привести?

Маиор переглянулся с Похабиным:

– А к самым сильным холодам…

– Я раньше приведу.

– Нет, нам раньше не надо. К самым сильным холодам приведи.

– Как один пойду?

– Зачем один? У тебя шишиг много.

Айга задумался, начал что-то понимать:

– Ну, я Кыгмач возьму… Сильная… Трудно рождалась, зато сильная… Кыгмач возьму с собой…

Маиор нахмурился:

– Сильных в балагане оставь. Кто оставшимся шишигам помогать будет?

Что-то уже совсем почти понимая, Айга кивнул:

– Ну, Каналам возьму… Она враговка, ее людишки боятся…

– Зачем тебе враговка в пути?

– Тогда Кенилля возьму… Тогда Белоголовку возьму… – пытался угадать Айга.

И угадал.

– Вот возьми Кенилля, – в один голос сказали Похабин и неукротимый маиор. – В дороге такая нужней. И родимцев своих увидит у моря.

– И родимцев своих увидит у моря… – как эхо повторил Айга и потер пальцами страшную переносицу.

Глупые русские, подумал. Дают за никчемные шкурки бисер. Дружбу начав, к самому себе посылают в гости. А ведь с них отдарки потребуются. Подивился про себя: глупые. Сказал утвердительно:

– Акхалалай!

– Ишь, лает как песец… – неодобрительно отозвался маиор. Его уже отпустил жар, он потянул на себя одежду: – Не застудись, Похабин. Солнце греет, а край все равно чужой.

Переглянулись.

Айга голый, разрисованный, подобрав одежду, весь нагой, пошатываясь, побрел к сторону балагана. По дороге Айгу рвало, он останавливался, опять икал, снова шел. Из балагана выглянула круглая голова в косичках. Крикнула что-то. Неукротимый маиор сплюнул: «Ведьма!» И попросил жалобно:

– Похабин! Простой воды дай.

Река Уйулен струилась меж каменных островков, лениво выплескивалась на зеркальные отмели, сердилась в узинах, таинственно шуршала в камышах, окружавших устье незаметных боковых речушек.

Тихая, темная река.

Прозрачная до дна, но тихая, темная.

Папоротниковые береговые низины перемежались увалами, на каменных кручах важно, как старики, стояли деревья. В одном месте Иван увидел утесную гору, всю изрезанную временем, каменные пики торчали, как поставленные на попа байдары. Еще дальше громоздились в голубоватой дымке черные кручи ужасной горелой сопки, по самому верху все лето покрытые белыми, иногда не совсем чистыми складками снега.

Иван знал, что подол горелой сопки распространился далеко, падает в море.

Слышал от Айги, что было время, когда горелая сопка сильно сердилась – из вершины шел дым, из большой дыры летели искры и камни, земля вокруг вздрагивала, как котел с кипящей водой. Айга слышал от стариков – в горелой сопке живут умершие. Топят сопку, как зимнюю полуземлянку, едят сладкий китовый жир, а ночами тайком летают на охоту – ловить китов. Когда летят, вокруг них рождаются тайные звуки. Слышал ночью? – спрашивал Айга. Проснешься, все вроде тихо, а в то же время – шуршанье неясное, как бы движение воздуха, тайные звуки. Это умершие летят – несут пойманного кита, а на каждом пальце у них еще по большой рыбе. Потом празднуют – жгут огонь, пьют травное вино, радуясь, колеблют землю.

Слышал от Айги, что однажды горелая сопка выплюнула страшный огненный шар. В несколько секунд он стал черным, потом пепельным, но при этом все равно светился изнутри. И так светясь, покатился вниз по склону, сжигая все живое на своем пути. «Неживое тоже, – сказал Айга и ткнул пальцем в гору. – Видишь, склон до сих пор покрыт закопченными пнями, даже стланик не может скрыть место большого пожара».

Но живое сильнее мертвого.

Если верить Айге, еще в его детстве склон горелой сопки был гол и мрачен, а теперь почти до самых снегов покрыт пятна зелени. Ветер дует, семя разносит. Так всегда… Не случись на свете бумаг неизвестного казака, замученного на дыбе в Санкт-Петербурхе, никогда, наверное, не увидел бы Иван горелую сопку, никогда не смог бы уйти так далеко, не узнал чугунного господина Чепесюка, павшего на острове Симусир от стрелы дикующих… Видать, не зря все-таки пророчил старик-шептун. Вот и вниманием царствующей особы был отмечен, и дошел до края земли, и дикующую полюби…