Колин Маккалоу - Травяной венок. Том 1

– Ты получишь и то, и другое, – отвечал Скавр.

– Марсы достигнут пределов Рима уже завтра, – сказал Марий. – Я надеюсь, вы помните, что это за день?

– Я помню, – сказал Агенобарб. – Годовщина битвы при Аросио, в которой марсы потеряли целый легион.

– Они наверняка приурочили поход к этой дате, – проронил Секст Цезарь, наслаждаясь компанией, как он полагал, истинных патриотов, в которой не было ни Филиппа, ни Цепиона.

– И все же, почтенные сенаторы, я полагаю, что это не война, – заключил Скавр.

– Пойди созови всех ликторов, – велел служителю Секст Цезарь и заверил Агенобарба. – Ты получишь проконсульские полномочия, Гней Домиций, как только ликторы тридцати курий прибудут сюда. Доложишь ли ты о результатах своей миссии на специальной сессии послезавтра?

– На ноны? [125] – недоверчиво уточнил Агенобарб.

– Ради такого чрезвычайного случая – даже на ноны, – твердо сказал Секст Цезарь. – Будем надеяться, что тогда сенат соберет большее количество членов. К чему идет Рим, если на срочное заседание является лишь кучка сенаторов?

– Я знаю, почему их нет сегодня, Секст Юлий, – сказал Марий. – Они не верят. Они думают, что это лишь инсценировка нападения.

На октябрьские ноны сенат был многолюднее, но никоим образом не полон. Друз явился, однако Филиппа и Цепиона по-прежнему не было, своим отсутствием они явно показывали сенату, что они думают об этом «вторжении».

– Расскажи нам, что случилось, – обратился к Агенобарбу единственный присутствовавший консул, Секст Цезарь.

– Я встретил войско Квинта Поппедия Силона недалеко от Коллинских ворот, – сказал верховный жрец. – Их на самом деле около двух легионов: по крайней мере десять тысяч солдат, соответствующее количество нестроевых, восемь единиц превосходной полевой артиллерии и отряд кавалерии. Силон шел пешим, так же, как и его офицеры. По всей видимости, они идут налегке: я нигде не увидел обоза. Они представляли собой восхитительное зрелище, отцы-сенаторы! Великолепно дисциплинированы, обучены и экипированы. Пока я вел переговоры с Силоном, они стояли под палящим солнцем ровными рядами в полнейшем молчании – никто не нарушил строя.

– Скажи нам, Агенобарб, – встревоженно обратился к нему Друз, – их обмундирование было новым?

– Да, Марк Ливий, все совершенно новое и высочайшего качества.

– Продолжай, Гней Домиций, – сказал Секст Цезарь.

– Мы остановились на безопасном расстоянии друг от друга: я с моими ликторами и Квинт Поппедий Силон с его легионами. Затем я и Силон выдвинулись для переговоров так, чтобы быть вне слышимости. «Что за воинственный поход, Квинт Поппедий?» – спросил я его, говоря сдержанно и спокойно.

«Мы пришли в Рим, призванные народными трибунами», – отвечал Силон так же сдержанно.

«Народными трибунами? Не трибуном? Не Марком Ливием Друзом?»

«Трибунами», – так же твердо и сдержанно отвечал он.

«Ты имеешь в виду их всех?» – все-таки уточнил я, дабы быть уверенным, что понял его.

«Всех.»

«Почему трибуны призвали тебя?»

«Чтобы добиться римского гражданства для каждого жителя Италии.»

Я слегка отодвинулся от Силона и удивленно приподнял брови:

«Силой оружия добиться римского гражданства?»

«Если это будет необходимо – да.»

И тогда, отцы-сенаторы, я употребил полноту власти, данную мне сенатом, чтобы изменить ситуацию в пользу Рима. Я сказал Силону:

«Сила оружия не понадобится, Квинт Поппедий.»

Его ответом мне была скорбная усмешка:

«Полно, Гней Домиций! Неужели кто-то еще верит этим заверениям? Италики ждали этого годами и поколениями добивались этого; за наше долготерпение наши шансы получить римское гражданство сошли на нет. Сегодня мы понимаем, что единственный способ добиться этого – вооруженная сила.»

Конечно, я был удручен, отцы-сенаторы. Я простер к нему руки и вскричал:

«Квинт Поппедий, заверяю тебя, это время уже пришло! Заклинаю тебя – поверните свои мечи от Рима, ступайте домой, в земли марсов! Я даю торжественную клятву, что сенат и народ Рима пожалуют римское гражданство каждому жителю Италии!»

Долгое время он глядел на меня, ни слова не говоря, а затем сказал:

«Хорошо, Гней Домиций, я поверну свою армию, но ровно настолько миль и часов, чтобы убедиться, говоришь ли ты правду или нет. И говорю тебе честно и прямо: если каждому гражданину Италии не будет даровано римское гражданство в течение этой коллегии народных трибунов, то я снова пойду на Рим войной. Запомни это! И тогда вся Италия объединится, чтобы уничтожить Рим.»

И он повернулся и пошел прочь. По его команде войска развернулись, показывая исключительную выучку, и маршем удалились. Я вернулся в Рим. И всю ночь, отцы-сенаторы, я думал. Вы хорошо меня знаете. И давно меня знаете. Моя репутация, конечно, не говорит о том, что я терпелив и вдумчив. Но я умею видеть суть вещей. И заявляю вам со всей ответственностью, почтенные, что вчера я увидел грозящую Риму опасность в лицо. Пока что затаившуюся опасность. Но она здесь, рядом: этакий буйвол с рогами, обмотанными сеном, с пламенем, пышащим из ноздрей его. Я дал не пустое обещание Квинту Поппедию Силону! Я сделаю все, что в моих силах, дабы убедиться, что каждому жителю Италии даны льготы и права, равные римским.

Сенат гудел, как улей. Множество глаз с изумлением взирали на Агенобарба, удивленные переменой в его нетерпимой натуре.

– Встретимся завтра, – проговорил Секст Цезарь, по всей видимости, удовлетворенный. – Еще раз будем искать решение вопроса. Двое преторов, отправившихся в Италию по наущению Луция Марция, – Секст Цезарь кивнул в сторону пустующего места Филиппа, – до сих пор не явились, чтобы прояснить происходящее. Завтра мы вновь дебатируем тот же вопрос. И я хотел бы заслушать здесь тех, кого мы не слышали до сих пор, – младшего консула Луция Марция Филиппа и претора Квинта Сервилия Цепиона.

Оба они были здесь на следующее утро, явно знакомые во всех деталях с сообщением Агенобарба, но – на взгляд Друза, Скавра и других, кому хотелось видеть их поверженными, – ничуть не обеспокоенные. Друзу казалось, что принцепс Скавр и другие сенаторы не понимали всей угрозы, исходящей от этой пары. На сердце у Гая Мария было неизъяснимо тяжело. Сулла не пропустил ни одного заседания сената с тех пор, как Друз стал народным трибуном, но смерть сына заслонила перед ним пути человеческого общения, даже с его предполагаемым коллегой по консульству Квинтом Помпеем Руфом. Обычно он сидел с непроницаемым лицом и ожидал конца собрания, затем вставал и уходил. Но поскольку он неизменно голосовал за принятие предложенных Друзом законов, Марий полагал, что Сулла – в их лагере. При этом никто уже давно не слышал его голоса. Катул Цезарь чувствовал себя неуверенно, вероятно, из-за отступничества своего до сих пор верного союзника Агенобарба.