Колин Маккалоу - Травяной венок. Том 2

– В самом деле? Так и отправляйся туда напыщенно изрекать глупости, такие же пустые, как мозги всего вашего четвертого класса! – прорычал Сулла. – «Я верю в народ» смотри ты! Советую тебе верить в лучших!

– Луций Корнелий, пожалуйста, – взмолилась Аврелия, у которой бешено колотилось сердце и тряслись ноги, – если ты лучше, чем Луций Декумий, то и веди себя соответственно!

– Именно! – вскричал Луций Декумий, беря себя в руки, потому что его возлюбленная Аврелия заступалась за него, и ему хотелось выглядеть мужественным в ее глазах. И Луций Декумий попытался. Ради Аврелии. – Ты напрасно не задумываешься о том, большой и важный Сулла, что вполне можешь получить нож в спину!

Бесцветные глаза остекленели, Сулла оскалился и поднялся с кушетки. Окутанный почти ощутимой аурой угрозы, он приблизился к Луцию Декумию. Тот подался назад – не столько из трусости, сколько из естественного человеческого предчувствия чего-то настолько же таинственного, насколько ужасного.

– Я могу раздавить тебя как слон может раздавить собаку, – весело заговорил Сулла. – Единственная причина, почему я не делаю этого – присутствие здесь женщины. Она оценила тебя, и ты хорошо ей служишь. Ты можешь иметь много ножей для многих людей, Луций Декумий, но никогда не заблуждайся насчет того, что у тебя есть нож для меня! Даже в мечтах. Уйди с моего пути и веди себя в соответствии с тем, что ты есть. А теперь убирайся!

– Иди, Луций Декумий, – попросила Аврелия, – пожалуйста!

– Когда он в подобном состоянии?!

– Я сама знаю, что для меня лучше. Пожалуйста, иди.

Луций Декумий вышел.

– Не было необходимости обходиться с ним так сурово, – сказала она, раздувая ноздри, – он просто не знал, как вести себя с тобой, хотя он предан и, кроме того, он есть только то, что он есть. Его преданность Гаю Марию в интересах моего сына.

Сулла присел на край ложа, не решив еще, уйти или остаться.

– Не сердись на меня, Аврелия, иначе я тоже буду сердиться на тебя. Я согласен с тем, что он не стоит моего гнева. Но он помог Гаю Марию поставить меня в положение, которого я не заслуживал!

– Да, я понимаю твои чувства. – Аврелия глубоко вздохнула. – Что касается происшедшего, ты, может быть, и прав. – Она принялась ритмично кивать головой: – Я знаю это, я знаю это, я знаю это… Я знаю, что ты всеми возможными средствами пытался сохранить мир и законность. Но не упрекай Гая Мария. Это все Сульпиций.

– Вранье! – воскликнул Сулла. – Ты дочь консула и жена претора, Аврелия. Ты знаешь более чем достаточно о том, что Сульпиций не мог начать действовать, пока не заручился поддержкой Гая Мария, человека, более влиятельного, чем был он сам.

– Был? – спросила она, широко раскрыв глаза.

– Сульпиций мертв. Его поймали два дня назад.

– А Гай Марий?

– О, Гай Марий, Гай Марий, всегда Гай Марий! Подумай, Аврелия, подумай! Почему бы я хотел смерти Гая Мария? Убить народного героя? Я не такой большой дурак! Я только напугал его, в надежде, что он уберется из Италии еще до того, пока я сам ее не покину. И я сделал это не только ради самого себя, женщина, но и ради Рима тоже. Ему нельзя было позволить сражаться с Митридатом! – он переместился на ложе. – Аврелия, ты, наверное, обратила внимание, что с тех пор, как Гай Марий вернулся к общественной жизни – а это произошло ровно год назад, – он связался с такими личностями, которым бы не сказал ave в прежние дни? Мы все в настоящее время используем приверженцев, которых раньше не стали бы привлекать. Мы нуждаемся в тех людях, в которых прежде плевали. Но со времени своего второго удара Гай Марий прибегал к помощи таких орудий и хитростей, от которых отказался бы раньше даже под угрозой смерти. Я знаю, кто я есть, и знаю, на что способен. И будет неправдой сказать, что я менее честный и щепетильный человек, чем Гай Марий. И не только благодаря той жизни, которую я вел, но и благодаря тому типу людей, к которому я отношусь. Но он-то никогда не был таким! Он нанимает таких, как Луций Декумий, для того, чтобы избавиться от юнца, обвинившего его драгоценного сына в убийстве! Он нанимает таких, как Луций Декумий, чтобы тот обеспечивал ему толпу быкоподобных существ! Подумай, Аврелия, подумай! Второй удар повредил его разум.

– Ты не должен был идти на Рим, – отвечала она.

– А какой у меня был выбор, скажи мне? Если бы я мог найти другой путь, то избрал бы его! Неужели ты предпочла бы видеть меня продолжающим сидеть в Капуе до тех пор, пока Рим бы не получил вторую гражданскую войну – Сулла против Мария?

– Этого бы никогда не случилось! – побледнев, воскликнула Аврелия.

– О, тогда была бы третья альтернатива! Тогда я, покорный, лежал бы под ногами сумасшедшего трибуна плебса и выжившего из ума старика! Позволить Гаю Марию сделать со мной то, что он сделал с Метеллом Нумидийским, позволить ему использовать плебс, чтобы отнять у меня командование? А ведь когда он сделал это с Метеллом Нумидийским, тот не был консулом! А я был консулом, Аврелия! Никто не может отобрать у консула командование, пока он в должности. Никто!

– Да, я поняла тебя, – сказала она, и щеки ее порозовели, а глаза наполнились слезами, – но они никогда не простят тебя, Луций Корнелий, ведь ты повел армию на Рим.

– О, во имя всех богов, не плачь! – Сулла застонал. – Я никогда не видел тебя плачущей! Никогда, даже на похоронах моего мальчика! Если ты не плакала из-за него, то ты не должна плакать из-за Рима!

Ее голова была опущена, слезы не текли по щекам, а орошали колени, и солнечные блики сверкали на ее мокрых черных ресницах.

– Когда я слишком взволнована, то не могу плакать, – она всхлипнула и вытерла нос внешней стороной ладони.

– Я не верю этому, – пробормотал он, тяжело и страстно.

Аврелия подняла голову, и слезы побежали по ее щекам.

– Я плачу не из-за Рима. – Ее голос, казалось, мгновенно охрип, – я плачу из-за тебя.

Сулла поднялся с ложа, дал ей свой носовой платок и встал позади нее, обнимая одной рукой за плечи. Лучше, чтобы она не видела его лица.

– Я навеки полюбил тебя за это, – молвил он и, протянув ладонь к ее лицу, поймал несколько слезинок, слетевших с ресниц, затем поднес ладонь ко рту и слизнул их. – Это Фортуна. Мое консульство было тяжелейшим, никто до меня не имел такого. И жизнь моя была такой же тяжелой. Я не тот человек, которого можно заставить сдаться, и который будет волноваться о том, каким путем он добился победы. И гонка будет продолжаться до тех пор, пока я жив. – Он потряс ее за плечи. – Я взял твои слезы себе. Однажды я выбросил изумруд, потому что он не имел для меня никакой ценности. Но я никогда не потеряю твои слезы…

Он покинул ее дом, шествуя очень гордо и испытывая душевный подъем. Все слезы других женщин, которые те роняли над ним, были рабскими слезами, поскольку они плакали из-за своих собственных разбитых сердец, а не из-за него. В то время как сейчас женщина, которая никогда не плакала, плакала из-за него.