Ильяс Есенберлин - Отчаяние

Вместе с братом своим Джаныбеком он отличился при защите Туркестана, взяв в плен одного из кокандских военачальников.. Раненный в самом начале осады, Джаныбек был в первый же день отправлен в свой аул, а Каныбек сражался до конца. Но глаза его неотступно искали на поле боя Аблая, потому что он не знал, что хан ушел к Ташкенту. В ушах у него стояли, заглушая шум и вопли сражающихся, слова маленькой Кундуз, как звали на самом деле оставленную ханом в юрте Суршу-кыз.

— Я выручила тебя, Каныбек! — сказала она, подозвав его с братом, когда им сбили с ног тюремные колодки.

— Тогда бежим вместе! — сказал он, не понимая, каким образом могла его выручить девочка, с которой они еще детьми условились быть всегда вместе.

— Нет, Каныбек, я буду ханской женой! — сказала она каким-то чужим голосом и отвернулась…

А вдобавок под Туркестаном, проходя мимо одного из костров, вокруг которого сидели конрадовцы другой ветви, он услышал свое имя. «Ну да, коль судьба батыра Каныбека зависит от сладости заветного места красавицы Кундуз…» И общий смех резанул по сердцу батыра.

«Смерть Кундуз, купившей мне такой ценой жизнь!.. Смерть мне самому, оставшемуся в живых благодаря бесчестию!.. Смерть и тебе, хан Аблай!..» Так трижды прошептал про себя Каныбек-батыр. Он уже несколько раз выезжал из общего строя войска, выбирая, откуда пустить стрелу в хана, но всякий раз кто-нибудь заслонял его цель.

Впереди показалось огромное скопище юрт и походных шатров — ханская ставка. Большой отряд всадников отделился от аула, поскакал навстречу победителям. Впереди на снежно-белом коне, вся в шелке и серебре, ехала неслыханная красавица. Вот она вырвалась вперед, подскакала к самому хану, легко спрыгнула на землю и низко склонилась перед ним, как положено жене. Протянув обе руки, она уже коснулась его золотого стремени и вдруг замерла. Постояв так, словно в забытьи, Сурша-кыз пошатнулась и упала, как скошенный белый бутон, на песок пустыни…

Аблай недоуменно наклонился. В сердце у маленькой конрадки торчала длинная бронебойная стрела.

— Кто это сделал? — тихо спросил хан Аблай, обводя взглядом ряды своего войска.

— Это твоя судьба, проклятый Аблай!

Тяжелый хивинский лук был натянут в сильных руках Каныбека. Но в тот же миг сам конрадский батыр чуть слышно охнул и начал валиться на спину. Он разжал правую руку — и вторая бронебойная стрела, предназначенная хану, улетела в синее небо. А на другом крыле ханского войска знаменитый на всю степь старый стрелок Капан спокойно забросил за спину свой простой березовый лук…

Все это случалось так быстро, что никто ничего поначалу не понял.

— Кто это? — спросил Аблай, подъехав к мертвому Каныбеку.

— Это ее родич, помилованный тобой! — ответил начальник ханской охраны.

Затем хан подъехал к стрелку Капану:

— Почему ты стрелял в него?

— Он отвернул лук в твою сторону, Аблай!

И только потом Аблай сошел с коня и подошел к лежавшей на песке Сурше-кыз. На белый бутон была по-прежнему похожа она, и лишь маленькое красное пятнышко расплывалось по шелку как раз напротив сердца.

Хан Аблай долго смотрел на нее. Потом поднял голову.

— Лишь в возрасте пророка дал мне Бог познать счастье и тут же отнял его… — тихо промолвил Аблай. — Наверно, для того, чтобы показать пустоту и ничтожество этого мира!..

Все вдруг увидели, что знаменитый хан стар и сед… Но вот глаза его сверкнули совсем по-молодому.

— Эй, вы, там! — вскричал он громко, на всю степь. — Похороните их вместе, ибо он заслужил это право!

Так их и похоронили вместе, красавицу конрадку Кундуз и убившего ее молодого батыра Каныбека. До сих пор сохранился в степи под Туркестаном холмик, где лежат они…

Большим пиром ознаменовалась победа, и все главные роды Большого жуза приняли в нем участие. Как будто ничего не произошло, передавал хан Аблай личную чашу с кумысом Джаныбек-батыру из племени божбан — родному брату батыра Каныбека и родичу тех пятерых, которых на этом самом месте каких-нибудь две недели назад привязали к конским хвостам и разорвали на части.

При этом он повернулся к не утратившему чуткости в свои девяносто с лишним лет Бухар-жырау и тихо сказал:

— Видишь, мой

жырау, каковы люди… Надеяться на их любовь можно, лишь проливая их кровь и исторгая у них слезы.

— Скоро тебе станут сниться нехорошие сны, хан Аблай! — ответил жырау.

Это был старый спор между ними…

Они ехали на север, в родные степи у гор Кокчетау, — старый хан и его певец. Давно уже не ездили они вот так вместе. С каждым годом все более жестоким становился Аблай, и не хотел уже разделять с ним застолье Бухар-жырау. Было время, когда хан прислушивался к словам певца, но уже много лет он словно делал все наперекор ему. Вера жырау в доброе слово злила Аблая, и тем более жестоко поступал он с людьми.

— Да, люди таковы… — сказал Аблай, словно бы продолжая начатый разговор. — Отобрать на рубль, а потом бросить им копейку, и не будет для них добрее тебя властителя!..

Бухар-жырау покосился на хана:

— Ты просто очень постарел, Аблай!..

— Ты намного старше меня, жырау!

— Я не о твоих годах говорю, хан… Люди добры и доверчивы, и нельзя смеяться над этим!

— Это ты постарел и пустил слюни.

— Я стал мудрее, мой Аблай…

— И я тоже, мой жырау!..

Бухар-жырау оглянулся. Всего только несколько сотен воинов ехали с ними. Остальные отделились и направились в свои кочевья во главе со своими аксакалами и батырами. Личная охрана хана отстала и держалась на почтительном расстоянии.

— Нас никто не слышит, Аблай… Почему ты так поступил с божбанцами? Ведь я-то знаю, что их уговаривали, но они еще не собирались уходить к кокандцам. Подумали только и решили послать несколько человек к Алим-хану для переговоров. Вместо того чтобы отговорить, твои люди ждали их в камышах. А потом обвинять всех божбановцев в измене.

— Откуда ты знаешь про это, мой жырау?

— Я просто уже полвека знаю тебя, мой хан!..

— Если знаешь. Так ты сам же сказал, что «они только подумали». Сегодня подумает, а завтра решится. Я это сделал чтобы им был урок.

— Это не урок, а горе… От горя народ стареет… Горе его согнет.

Они долго ехали молча. И вдруг Аблай резко повернулся к певцу. Глаза его горели совсем по-молодому, и голос был звонок и высок:

— Скажи, жырау, люди считают меня ханом трех жузов, хоть и не утвердила меня баба-царица?!

— Да, тебя считают ага-ханом казахов, Аблай! — ответил жырау, не понимая, куда это клонит хан Аблай.

— А для чего я старался быть этим ханом?

— Это уж скажи сам!

— Если ты считаешь, что я стал ханом только для личного возвеличивания, только ради властвования над людьми, то, значит, ты меня еще не узнал. Нет, не для того лишь я стал ханом и не для того столько крови проливал… — Вдруг Аблай устало махнул рукою. — Ну ладно, я тебе расскажу об этом как-нибудь в другой раз!..