Мария Корелли - Варавва. Повесть времен Христа

— Это страна трусов. Иудеи боялись Назорея, когда Он был жив. А теперь, когда Он умер, боятся Его еще больше… Есть над чем посмеяться! Римлянин, убив врага, предоставит его богам без страха и без гнева…

Внезапно послышался шорох осыпающейся земли. Галбус вскочил, поднял копье и заступил на пост. Показался человек высокого роста, закутанный в пурпурную накидку. Это был Каиафа.

— Хорошо ли караулишь, сотник? — спросил он строго.

— Я никогда не давал повода сомневаться в моей бдительности, — высокомерно ответил римлянин.

— Я не хотел тебя обидеть, — несколько миролюбивее сказал первосвященник, — но здесь шатается разный сброд. Будь настороже.

Подойдя к камню у входа в склеп, Каиафа тщательно осмотрел печати. Они были нетронуты.

— Ты ничего не слышал? — спросил первосвященник Галбуса.

Тот в недоумении уставился на него.

— Из могилы? — И он показал копьем на склеп. — Нет, я никогда еще не слышал, чтобы мертвые говорили…

Каиафа натянуто улыбнулся, но продолжал расспросы.

— А ночью? Никто вас не тревожил?

— Разве только собаки лаяли на луну, да кричали филины, — ответил презрительно сотник. — Хотя это малоприятно, но не опасно!

— Я имел в виду женщин, которые, наверно, приходили сюда плакать, — уточнил Каиафа.

— Женщины бессильны, когда имеют дело со мной, — хвастливо заявил Галбус. — Они, действительно, замешкались у склепа вечером, но я их прогнал, хотя слезы их были безутешно горьки. Я посоветовал им плакать дома…

И он рассмеялся, считая, что удачно сострил.

Каиафе было не до смеха.

Приложив ухо к скале, он снова стал прислушиваться.

Глядя на него, Галбус откровенно рассмеялся.

— Клянусь Юпитером, можно подумать, что ты именно из тех, кто верит Его пустому хвастовству и обещаниям воскреснуть… Что ты слышишь? Прошу тебя, скажи. Послание из могилы, наверное, очень интересно…

Словно не замечая насмешки, Каиафа спросил:

— Когда меняется стража?

— Через час, — ответил сотник, — По такой жаре долго не выдержишь. Я тоже схожу в город…

— А когда возвратишься?

— К восходу луны…

— К восходу луны, — повторил Каиафа и жестко сказал:

— Присмотри за своими людьми, чтобы они не заснули на посту. Сегодня ночью будь бдителен как никогда. Это решающая ночь. Когда встанет завтрашнее солнце, Назорей будет всенародно уличен в лживом богохульстве. Тебя хорошо наградят. Ты меня понял? Галбус кивнул.

— Я много слышал про исполнительность и храбрость римских воинов, — продолжал Каиафа. — Оправдай этот слух, поддержи честь своего звания и своей страны, и твое имя с похвалой дойдет до самого цезаря.

Первосвященник отошел, но опять остановился, подозрительно прислушиваясь.

— Ты уверен, что ничего не слышал? — спросил он снова.

Галбусу это надоело.

— Именем великого цезаря, которому я служу, — сказал он гневно, — клянусь тебе, священник, ничего, ничего я не слышал!

— У тебя горячая кровь, — бросил первосвященник. — Смотри, как бы она тебя не подвела, — добавил он, медленно уходя по пыльной дороге.

Варавва сидел со своим другом в лучшей комнате гостиницы. Он хорошо поужинал накануне, хорошо выспался и хорошо позавтракал сейчас, и все на деньги Мельхиора.

Но Варавва не хотел оставаться должником.

— Как я могу отблагодарить за все, что ты для меня сделал? — спрашивал он своего таинственного покровителя.

Сидя в мягком кресле, Мельхиор смотрел на Варавву сквозь прищуренные веки. Легкая улыбка блуждала на его красивых губах.

— Друг, ты мне ничего не должен, — сказал он лениво. — Я извлек много пользы, изучая тебя. Между нами огромное расстояние. Ты беден и не далее как вчера был наг и голоден. Я же богат, но не по праву наследства, а благодаря работе собственного мозга, единственно честного добытчика богатства. Я никогда не был в тюрьме, ибо не одобряю дороги, ведущей туда — она грязна, а я люблю чистоту. Ты животный человек, не знающий, что материя должна повиноваться разуму; ты, подстрекаемый грубой страстью, пожертвовал своей честью ради женщины… Я храню свою честь для себя самого и исполняю существующие законы. Но все-таки скорее ты, а не я, настоящий человек. Ты представитель грубого, греховного человечества, с которым всегда борется Божественный Дух…

— Что ты можешь для меня сделать? — продолжал Мельхиор весело. — Чистить мою одежду, приносить воду и мыть мои ноги, как раб? Вот тебе мой совет: поезжай в Рим, сделайся там ростовщиком — денег я тебе дам… Разбогатей и живи честно. Никто тебя не спросит, кем ты был… Люди будут целовать твои сандалии, богатый Варавва, дающий взаймы, благородный Варавва, переписывающий векселя, могущественный Варавва, держащий в своих руках целую династию из-за одной подписи…

Варавва смотрел на него, не понимая.

— Но может быть, ты хочешь стать другом яростного Петра и присоединиться к ученикам Назорея? — спросил Мельхиор.

— Только не другом Петра, — пылко возразил Варавва. — Он не убежден в своей вере… Да и другие ученики не лучше — они все покинули своего Учителя, хотя, будь я на их месте, я бы последовал за Назореем в самый мрачный ад, потому что Он…

— Бог, думаешь ты? — продолжил Мельхиор, останавливая на Варавве строгий, вопрошающий взгляд. Варавва выдержал его.

— Не знаю… — ответил он, глубоко вздохнув. — Когда я увидел Его впервые, Он действительно казался мне Богом, Потом сверхъестественная слава исчезла, и там, где изнуренный голодом и с болезненным воображением человек видел ангела, остался только смиренный Страдалец. А когда Он угасал, моя душа трепетала, я до самого конца надеялся, что Бог не может умереть! Теперь, если хочешь знать, я думаю, что Иисус — Человек несравненной красоты, твердого характера, достойный того, чтобы за Ним следовали, любили Его и служили Ему… Ведь если бы Он действительно был Богом, Он бы не умер!

Мельхиор подался вперед, с любопытством наблюдая за гостем.

— Знаешь ли ты, превосходный Варавва, что такое смерть? — спросил он. — Не нашел ли ты объяснения у тех философов, которых изучал?

— Все знают, что такое смерть, — ответил Варавва грустно. — Сердце останавливается, дыхание прекращается, свет меркнет, наступает безмолвие, и конец…

— Нет, не конец, а начало, — торжественно сказал Мельхиор, вставая с кресла. Глаза его загорелись восторгом. — Это все — предвестники рождения, а не смерти.

Темнота и безмолвие, говоришь ты? Нет! Ослепительный свет и чарующая музыка — чудный хор ангельских голосов, удивительные мелодии нежных арф. И неземные эти голоса спрашивают душу, только что покинувшую землю: «Что несешь ты с собой? Какое послание? Прибавил ли ты тому миру хоть частицу счастья, мудрости, красоты?» А над всеми этими голосами возвысится голос Господа: «Душа человека, что совершила ты на земле?» И на этот великий вопрос нужно дать правдивый ответ — ложью никому не отделаться.