Эдмон Лепеллетье - Римский король

– Какое правительство? Я не понимаю…

– Так вот узнайте! Император скончался! Народ назначает свою администрацию.

– Ах! Боже мой! Бедный император! – воскликнул Савари и, удрученный горем, потому что он искренне любил Наполеона, упал на постель.

Придя в себя, Савари тотчас заподозрил обман, хотя в смерти императора он не сомневался: к сожалению, это ужасное несчастье было вполне возможно. Уже сколько раз в течение продолжительной и тяжелой войны с Россией друзьям Наполеона при отсутствии известий от него приходило на ум страшное предположение, что он убит в сражении или умер от какой-нибудь внезапной болезни. Молчание Наполеона в последние дни делало вероятным предположение о катастрофе под стенами Москвы. Однако Савари понимал, что о таком важном событии ему должен был сообщить кто-нибудь другой, а не Лагори, еще накануне сидевший в тюрьме. Как министр полиции Савари должен был узнать о событиях раньше всех. Освобождение арестованного заговорщика могло быть только результатом какого-нибудь преступления. Неужели императрица и великий канцлер Камбасерес, узнав о смерти императора, вздумали арестовать его, друга и верного слугу Наполеона, который именно ему поручил охранять Римского короля? И кто мог посоветовать им отпустить на свободу такого противника императорской власти, как Лагори? Во всем этом происшествии было что-то таинственное и невероятное, заставившее Савари усомниться и в миссии человека, пришедшего арестовать его, и в законности власти, от имени которой действовал Лагори.

Гидаль, сопровождавший Лагори, украдкой наблюдал за внутренней работой в душе Савари, к которому теперь вернулось его обычное хладнокровие. Он нагнулся к уху товарища, советуя ему, вероятно, убить Ровиго, и, обернувшись к солдатам, вызвал сержанта, но никто не отозвался.

– Где же маленький Нуаро? – спросил он, мрачными глазами отыскивая вызванного им человека, вероятно, более горячего и преданного, который согласился бы нанести министру первый удар.

Один из офицеров по имени Фэссар, имевший, вероятно, повод быть недовольным Савари, указал на него концом шпаги и громко сказал:

– Таких протыкают, как лягушек!

Савари одним прыжком очутился за стулом. Ему показалось, что на мужественном лице Лагори выразилось негодование.

– Лагори, – растроганным голосом начал он, – мы с тобой старые товарищи: мы вместе ели солдатский хлеб, вместе стояли в лагере, вместе дрались с австрияками. Сколько раз мы рядом шли на верную смерть! Ведь ты этого не забыл? Такие минуты не забываются! Ты не дашь меня убить? Я такой же солдат, как и ты; ты не можешь сделаться убийцей, и я сегодня не паду от твоей руки?

– Кто говорит об убийстве? – энергично запротестовал Лагори. – Я не убийца, Савари! Где ты видишь здесь убийц?

– Твои люди похожи на разбойников. Я не знаю, какие у них замыслы. Но ты-то, Лагори, ведь не можешь забыть, что я сделал для тебя во время процесса Моро. Ведь я тогда спас тебе жизнь!

– Это правда! – прошептал тронутый Лагори, невольно поддаваясь чувству товарищества, которое пробудили в нем слова старого сослуживца. И он крепко пожал руку Савари со словами: – Не бойся ничего, старина! Ты в руках великодушных людей! Кончай же одеваться; тебя отвезут в безопасное место!

Савари оделся дрожа, Лагори приказал генералу Гидалю отвезти министра в тюрьму Ла-Форс, так же как и начальника высшей полиции Дэмарэ, которого только что арестовал Бутре. Это распоряжение было большой ошибкой со стороны Лагори: если не решались убить министра полиции, то следовало по крайней мере оставить его в его собственном доме под охраной в качестве заложника и не лишаться Гидаля и его солдат.

Савари посадили в кабриолет и повезли в тюрьму Ла-Форс. На набережной Орлож он хотел выскочить из экипажа, но упал на мостовую. Уличные зеваки, с любопытством глазевшие на кортеж, узнали непопулярного министра, схватили его и не только не помогли ему скрыться, но возвратили сопровождавшей его страже.

Тюремный привратник был поражен, узнав, что надо посадить в тюрьму самого министра, но повиновался приказу, исходившему, как он думал, от законного правительства.

– Друг мой, – сказал ему Савари, – я не знаю, что происходит вокруг нас. Все странно, все непонятно! Кто знает, чем это кончится! Отведи меня в какую-нибудь отдаленную камеру, дай мне съестных припасов и брось ключ в колодец!

Пока происходил арест Савари, Бутре овладел полицейским управлением и арестовал Дэмарэ и префекта, барона Паскье. Преемником его был назначен корсиканец Боккьямпи, освобожденный арестант, которого заговорщики с самого утра таскали за собой; хотя он ничего не понимал в том, что происходит вокруг, но с увлечением шел за Гидалем и Мале к таинственной цели, которой впоследствии оказалась для этого несчастного роковая Гренельская равнина.

Паскье, трусливый и недалекий человек, покорно отдался в руки заговорщиков. Он также не понимал, что случилось; но ему и в голову не пришло сопротивляться, позвать на помощь своих агентов и вывести на свежую воду обманщика, который, конечно, должен был возбудить в нем сомнение.

Казалось, все благоприятствовало замыслу Мале. Полиция с министерством общественной безопасности, парижская гвардия, национальные гвардейцы 10-й когорты, наконец весь состав служащих городской ратуши и Сенекой префектуры, – все повиновалось заговорщикам.

По приказу Мале полковник Сулье занял префектуру; префекта налицо не оказалось: граф Фрошо имел привычку каждый вечер отправляться на дачу в Ножан-Марне, и оттуда он еще не возвратился. Собрав служащих, Сулье прочел им постановление сената; никто не протестовал. Все нашли известие вполне вероятным; о судьбе Марии Луизы и ее сына не спрашивали. С падением императора рушилось все, что его окружало.

Один из начальников бюро префектуры, очевидно, человек весьма ученый, желая объясниться с начальством на языке, недоступном простым смертным, поспешил отправить к префекту нарочного с лаконической запиской, в которой стояли всего два латинских слова: «Император жил». В таких выражениях в Риме объявляли, что один из цезарей сделался богом. В Сент-Антуанском предместье нарочный встретил самого Фрошо, возвращавшегося верхом из Ножана; он рассеянно прочел записку, но не понял ее слов. Он поспешил в префектуру, где Сулье принял его с почетом; солдаты, выстроенные на Грэвской площади, отдали графу воинскую честь.

Тут неожиданно произошла комическая сцена.

Слепо исполняя наставления Мале, Сулье сообщил Фрошо о кончине императора, решении сената, низвержении императорской династии, назначении генерала Мале парижским главнокомандующим и об образовании временного правительства, которому предстояло в девять часов собраться в ратуше; при этом он передал префекту приказ приготовить один из залов ратуши для заседания правительственной комиссии, членов которой он тут же назвал.