Эдмон Лепеллетье - Римский король

В полдень все было кончено. Занавес упал над этим жутким фарсом. Словно в конце феерии, актеры и зрители спрашивали себя, как могли они поддаться подобной иллюзии.

Камбасерес тотчас поспешил во дворец Сен-Клу с докладом императрице о заговоре и его быстрой развязке.

Мария Луиза отнеслась к этой новости довольно хладнокровно. Она собиралась кататься верхом, и приезд государственного канцлера, видимо, раздосадовал ее лишь как непрошеная помеха любимому удовольствию. Она вполне спокойно спросила:

– Что же могли бы сделать со мной ваши заговорщики? Со мной, дочерью австрийского императора?

Сказав это, она отпустила Камбасереса, очевидно не придавая никакой важности событиям, о которых он докладывал ей.

Апатия Марии Луизы могла быть в данном случае притворством. Пожалуй, она была если не посвящена в тайну заговора, то все-таки осведомлена о том, что против ее супруга затеваются какие-то козни.

Равнодушие, обнаруженное ею, усиливалось известным пренебрежением к этому императорскому трону, который могли на минуту подвергнуть опасности неведомые люди, бежавшие из тюрьмы.

Граф Фрошо поплатился впоследствии заслуженным отстранением от должности за то легковерие, с каким он отнесся к известию о смерти императора, и за усердие, которое он обнаружил, приготовив зал в городской ратуше для заседания нового правительства. Хотя, узнав про обман Мале и неверность слуха о кончине Наполеона, Фрошо воскликнул: «Я так и думал, что столь великий человек не мог умереть!», однако же он не избежал отставки.

Заговорщики, их сообщники, а так же военные, виновные прежде всего в слишком пассивном повиновении апокрифическим приказам, которые они сочли правильными, предстали 27 октября в числе 24 человек перед военным судом.

Мале держался очень твердо, принимая всю вину на себя, выгораживая других, стараясь опровергнуть все обвинения, предъявленные прочим подсудимым, снять с них всякую ответственность.

Во время разбирательства дела у прокурора вырвалась следующая фраза, ярко рисующая хладнокровие Мале перед его судьями: «Покорнейше прошу вас, господин председатель, заставить молчать Мале, который диктует ответы всем обвиняемым».

Во время допроса Сулье Мале вмешался в дело и воскликнул:

– Я пустил в ход все средства, чтобы доказать, что я действую по распоряжению высшего начальства; по-моему, Сулье был обязан повиноваться, что он и сделал. Это я ^ввел его в заблуждение и для этого употребил все старания, как видно из моих показаний.

На собственном допросе Мале дал достопамятный ответ.

– Эти офицеры невиновны, – сказал он, – в их глазах я повиновался распоряжениям высшей власти, и они были обязаны исполнять мои приказания.

– Кто же были ваши сообщники, в этом деле? – необдуманно спросил председатель.

– Вся Франция, вы сами, все вы – если бы мне удалось!

За посягательство на безопасность государства и попытку уничтожить правительство и порядок престолонаследия, а также за подстрекательство граждан к вооруженному восстанию были приговорены к смертной казни и конфискации имущества генералы: Мале, Лагори, батальонный командир Сулье; капитаны: Стенговер, Пикерель, Бордерье; поручики: Лепарс, Фессар, Рень; подпоручик Лефевр, капрал Рато; полковник Раппе и Боккьямпи. Десятеро лиц было оправдано.

Приговор был приведен в исполнение 29 октября, в четыре часа вечера, на Гренельской равнине.

Полковник Раппе и капрал Рато получили отсрочку, а затем смягчение наказания.

Около трех часов пополудни на площади Аббатства, где выстроились в боевом порядке пешие и конные жандармы, а также полуэскадрон драгун, появились семь офицеров, которых поставили в ряд.

Ворота тюрьмы распахнулись, и осужденных повели попарно к экипажам. Вскоре мрачный поезд двинулся в путь.

По дороге Мале, посаженный в одну повозку с Лагори, прямо сказал ему:

– Генерал, мы попали сюда благодаря вашей нерешительности!

Кордон войск сдерживал любопытных. Когда повозки выехали из-за Гренельской заставы, в толпе закричали: «Долой шляпы!» – и все обнажили головы; таков обычай: люди воздают честь смерти, которая проносится мимо и господствует здесь. Едва повозки остановились в каре, как барабаны забили поход. Осужденные в большинстве твердым шагом направились к месту, назначенному для казни.

Мале шел впереди; несчастный корсиканец Боккьямпи, замешанный в заговор без малейшего желания с его стороны, тащился последним; он требовал священника.

Некоторые из несчастных говорили в эту ужасную минуту.,

– Моя бедная семья! Мои бедные дети! – рыдал Сулье.

– Не будет ли кто-нибудь из вас так добр, чтобы объяснить мне, за что меня расстреливают? – спокойно спросил Пикерель, обращаясь к солдатам взвода.

– Мерзавец, – крикнул Гидаль капитану-прокурору Делону, который приблизился для прочтения приговора, – три четверти из тех, которых ты заставил осудить, невиновны, ты сам отлично знаешь это!

– Господин жандарм, – сказал державшему его за руку стражу Боккьямпи, – я просил духовника.

– Я родился под знаменами, был всегда предан императору. За что меня ведут на расстрел? Да здравствует император! – воскликнул Бордерье.

– Смирно в рядах! – громко произнес тогда Мале. – Теперь моя очередь говорить! – И, сделав шаг к жандармскому офицеру, он прибавил: – Как генерал и начальник тех, которым предстоит сейчас умереть на этом месте, я прошу позволения командовать стрельбой.

Офицер наклонил голову в знак согласия.

Мале окинул взором войско. Каре было составлено из ста двадцати человек. Экзекуционный взвод состоял из тридцати старых солдат. В каре напротив поместили очень молодых.

Осужденные были поставлены в ряд, спиной к каменной ограде. В углу ограды стояли четыре телеги и одна лошадь, предназначенные для отвоза трупов. При этом зловещем обозе находились служители больницы, на которых было возложено погребение.

Жандармский офицер приказал ударить повестку.

После того Мале, глядя прямо в лицо неподвижным солдатам, скомандовал звучным голосом:

– Взвод, слуша-а-ай! Ружье на руку, все!

Солдаты дрогнули, но потом поправили ружья.

Тогда Мале продолжал:

– Слушай! На пле-чо! Готовь! В добрый час! Хорошо! Целься! Пли!

Грянуло тридцать выстрелов. Несчастные осужденные упали все, кроме Мале. Он был только ранен. Многие солдаты не решились стрелять в него.

Генерал остался на ногах. Он поднес руку к груди, откуда текла кровь, и крикнул:

– Друзья мои, а что же вы забыли меня?

– И меня также! – приподнимаясь произнес Бордерье, весь залитый кровью, после чего пробормотал: – Да здравствует император!

– Бедный солдат, – сказал Мале, – твой император, подобно тебе, получил смертельный удар! Ко мне, запасной взвод! – продолжал он вслед за тем.