Тимоти Финдли - Пилигрим

В общем, Форстер прекрасно ладил с миссис Матсон, хотя и спорил с ней порой. Обсуждая меню, они подчас, хотя и крайне редко, расходились во мнении о том, у кого лучше покупать продукты. Но в целом порядок в доме поддерживался идеальный. Форстер был главным управляющим, а когда в штат прислуги включили Альфреда, они с миссис Матсон вздохнули с облегчением, почувствовав некую уверенность в будущем. Что же касается личной жизни Пилигрима, тут дело обстояло иначе.

Дом — еще не вся жизнь, и Форстер прекрасно это понимал. Пилигрим крайне болезненно относился к любым покушениям на свое уединение. Он подолгу писал и читал в полном одиночестве. Нужно было знать, как именно прервать его занятия, не вызвав неудовольствия хозяина, и Форстер гордился тем, что сумел этому научиться.

Он крутил баранку и, пока машина катила по горам и долинам, с улыбкой вспоминал один из подобных уроков. Как-то вечером во время званого ужина Форстер подслушал — непреднамеренно, конечно, — как историк Ф. Р. Френч рассуждал об этикете при дворе Короля-Солнца Людовдка ХIV. Профессор Френч был одним из лучших в Англии знатоков французской истории и даже чисто внешне смахивал на Вольтера. выдающимися вперед скулами, впалыми щеками и огромным носом. Он рассказывал об отвратительных привычках придворных в Версале, где Людовик провел последние годы жизни.

На этом званом ужине профессор Френч был единственным гостем. Они с Пилигримом отведали жареного ягненка (к столу никогда не подавали баранину!). В воздухе витал аромат мяты, которую миссис Матсон измельчила и смешала с виноградным уксусом и сахаром, сделав к жаркому соус. Когда Форстер подал зеленый горошек, профессор Френч как раз говорил о том, что, согласно этикету, придворные Людовика представали перед королем в строго определенном порядке. До аудиенции все они томились в знаменитом зеркальном зале перед покоями короля. А поскольку даже вельможам из аристократических фамилий свойственны обычные человеческие нужды, между апельсиновыми деревьями, украшавшими зал, были спрятаны ночные горшки, и от них исходило, как выразился профессор Френч, en odeur infecte! (жуткое зловоние, фр.) Короче говоря, придворные часто облегчались прямо за шторами, не выходя из зала. По словам профессора Френча, из-за крайней неэстетичности сего зрелища нам трудно понять людей, живших в ту эпоху.

Форстер подал картофель с маслом и петрушкой.

А профессор Френч продолжал. Когда Король-Солнце был еще ребенком, ему велели попрощаться с отцом, Людовиком XIII, лежавшим на смертном одре. Правила этикета, касающиеся доступа в королевские покои, были на удивление символичны. Стучать в дверь не дозволялось, но и входить просто так тоже никто не смел. Вы должны были поскрестись.

— Поскрестись? — переспросил мистер Пилигрим.

Вот именно. Надо было поскрести по двери ногтем указательного пальца и ждать приглашения. Многие придворные специально отращивали этот ноготь подлиннее, чтобы оставить метку. Короче говоря, — Форстер подал тушеные помидоры, — короче говоря, Людовик XIII лежал при смерти, а его, наследничек подошел к дверй и поскребся. Как известно, он был настоящим дьяволенком. «Kто смеет тревожить меня на смертном ложе?» — вопросил Людовик Тринадцатый. «Людовик Четырнадцатый», — ответил будущий король Франции.

Мистер Пилигрим смеялся так заливисто и долго, что Форстер решил в будущем воспользоваться этим приемом. Его находчивость не осталась незамеченной. Отныне Пилигрим отвечал на скребки Фостера фразой: «Входите, Людовик, входите!»

Но сейчас Форстер был для Пилигрима не просто камердинepoм, дворецким и шофером. Они оба собирались начать преступную жизнь, не имея в этой сфере ни малейшего опыта. Дни, исполненные очаровательного безделья и усердных трудов, канули в Лету. Если раньше они страдали от попыток самоубийства и периодов депрессии, то ныне перед ними простирался путь разрушения, ведущий к смерти, которая ускользала от Пилигрима, даже когда он погружался во тьму. Форстер никогда раньше не задавался вопросом о вменяемости хозяина, несмотря на глубочайшее отчаяние, в которое тот временами впадал, и его явное нежелание жить. Ведь в конце концов у Пилигрима обычно наступало просветление.

Теперь все было иначе, и Форстер, сидя за ужином напротив Пилигрима в ресторане отеля «Дю Рейн», вдруг отчетливо осознал, что жизнь их пошла наперекосяк. Мистер Пилигрим, славившийся своим безупречным вкусом, выглядел неряхой. Галстук у него съехал в сторону, волосы стояли дыбом, словно у мальчишки, вернувшегася со стадиона, а руки по-прежнему были обмотаны носовыми платками. Похоже, он потерял какой-то внутренний стержень, и это отражалось в его глазах — глазах анархиста, который понял, что он, и только он один, может спасти мир.

В пятницу вечером Юнгу доложили, что Пилигрим пропал.

Расстроенного Кесслера послали вместе с бригадой желтого фургона обыскивать парки и другие общественные места в надежде, что кто-нибудь видел бывшего пациента и сможет подсказать, где его искать.

Поскольку никаких намеков на то, что беглецу помогал сообщник, не было, никто даже не подумал о машине. Все считали, что Пилигрим в Цюрихе.

Когда Юнг вернулся в Кюснахт, о пропавшем по-прежнему не было ни слуху ни духу. Карл Густав сел ужинать и, нарушив неписаные домащние правила, закурил за столом сигару.

— Поешь! — сказала Эмма.

— Нет, — буркнул Юнг. И чуть погодя добавил: — Позже.

— Это же цыпленок, Карл Густав! Твое любимое блюдо. Фрау Эмменталь превзошла саму себя. Я уж и не помню, когда она так готовила!

Пахло действительно вкусно. Соус с эстрагоном и лисички со сметаной, цыпленок, фаршированный по-английски хлебом, луком, шалфеем и грецкими орехами, а в качестве гарнира — hariсоts verts (зеленые бобы, фр.) и крохотные свеколки размером с ноготь большого пальца. Однако все усилия фрау Эмменталь, пропали втуне.

— Как мы могли его упустить? — вопросил Юнг, всплеснув руками. — Как это случилось?

— Ты отвлекся, мой дорогой. Точно так же, как в случае с графиней. Ты не был достаточно внимателен. Ты сидел в своем кабинете, развлекаясь с той женщиной.

Посмотрев нa жену, Юнг понял, что она говорит сама с собой. Эмма не обращалась к нему: она отрешенно уставилась вдаль, глядя в окно на клонящееся к закату солнце. Выглядела она довольно спокойной, но сидела в такой позе, еле заметно раскачиваясь из стороны в сторону, словно читала про себю мантру:

Что-то в этом духе, подумалось Юнгу. Как ни печально, Эмму можно было понять, особенно если вспомнить, что ей довелось пережить. Погибший ребенок, распадающийся брак, смерть Блавинской, а теперь еще исчезновение Пилигрима…