Тимоти Финдли - Пилигрим

— Когда-то у меня были черные зубы, — задумчиво промолвил Пилигрим, не отрывая глаз от птичьей клетки. — Знаете, от витражей. Свинец. Он отравляет людей. Все становится черным — зубы, ногги, кожа, а потом ты умираешь.

— Но вы не можете умереть, — прошептал Юнг. — Я не могу — а другие умирали.

— Где вы работали с витражами?

— В Шартре. Вы там были?

— Нет. Моя жена их видела, а мне не довелось.

— Вашей жене попезло. А вы дурак. Это самое великое из чудес западного мира. — Пилигрим улыбнулся. Они по-прежнему избегали смотреть друг на друга. — Я был там витражных дел мастером. Брал стекло, изготовленное другими, и обрамлял его свинцом. Мы работали вместе, целой командой. Самое увлекательное занятие за все мои жизни!

— И когда это было?

— Вы называете это одиннадцатым пеком.

— Боюсь, я не совсем вас понимаю. Я называю это одиннадцатым веком? Что вы имеете в виду?

— Я появился на свет до христианской эры, доктор Юнг. И я не признаю ваш дурацкий календарь.

— Дурацкий?

— Разве Рождество Христово — начало и конец времен?

— Есть люди, которые так считают.

— Есть люди, которые сходят с ума, — сказал Пилигрим, повернувшись к Юнгу и напряженно глядя ему в лицо — а есть и нормальные.

— Вы сегодня очень воинственно настроены, мистер Пилигрим.

— У меня есть веская причина. Скоро я вас покину.

— Не думаю.

— Посмотрим.

— Давайте вернемся к витражам. Чем вы докажете, что были в Шартре и участвовали в создании собора?

Юнг приготовил блокнот.

— Я выгравировал свои инициалы на стекле. Голубом. Сейчас оно известно под названием Notre Dame de la Веllе Verriere.

— Богородица на прекрасном стекле.

— Святая Дева. С младенцем Христом на коленях.

— Да, конечно.

— Да, конечно! — передразнил Пилигрим, имитируя акцент Юнга. — Да. Конечно, герр доктор Остолоп! Кто же еще? Уверен, что вы молитесь ей каждый день. Или у вас другой святой покровитель?

— У меня нет святых.

— Сдается мне, они вас просто бросили. Со временем боги покидают нас всех. Они уходят — и небеса остаются пустыми.

Юнг сел на подоконник.

— Какие у вас были инициалы в то время, мистер Пилигрим?

Он приготовился писать.

— С. Мл. Симон Младший. Мне было двадцать два года. А мой отец был одним из лучших стеклодувов Франции. Волшебник красок. Никто — по сей день! — никто не знает как он добился такой голубизны в том стекле. Оно осталось непревзойденным.

Имена, безусловно, были истинными. Симон — и его тезка-сын.

«Он искусствовед, — подумал Юнг. — Естественно ему все это известно. Он посвятил свою жизнь исследованиям, и все, что он говорит, изучено им досконально. И придумано тоже во всех подробностях».

Потом ему в голову пришла еще одна мысль: «Похоже, он не знает, что я читал его дневники, несмотря на тот прокол с письмом Джоконды. Странно, что он ни разу не упомянул о ней. Хотел бы я знать…»

— Все эти жизни, мистер Пилигрим… — произнес он вслух. — Каким образом во время своей текущей жизни вы узнаете о прошлых?

— Воспоминания приходят точно так же, как пророчества. Во сне. Сны эти начинаются примерно с восемнадцати лет. И постепенно становятся воспоминаниями…

— Вы наверняка не помните все подробности своих жизней. Или это возможно?

— Нет, конечно. Вы тоже не помните всех подробностей вашей жизни. Но я помню, кем был, точно так же, как вы или любой другой человек помнит, каким он был в прошлом. Причем со временем воспоминания о прошлых жизнях начинают вытеснять из памяти детские годы жизни настоящей. Я очень мало помню о своем детстве. Я имею в виду детство Пилигрима.

Юнг решил сменить тему.

— Поиски бессмертия… Что подтолкнуло вас начать их?

Пилигрим уставился на Юнга в крайнем изумлении.

— Меня ничего не подталкивало. Вы вообще слушаете когда-нибудь или нет?! — Он встал и окинул комнату взглядом, словно что-то ища. — Неудивительно, что мы все тут сдвинутые… Наши врачи отказываются нас слушать!

Юнг ничего не ответил.

Пилигрим пошел в ванную и вернулся со стаканом воды. Поднес его к губам, запрокинул голову, выпил залпом и швырнул стакан на пол.

Юнг не шелохнулся.

— Вы видели, как я выпил воду, — сказал Пилигрим. — Вы меня видели. Но стакан, в котором она была, разбит. Так? Правда, то есть мой рассказ, и есть вода. Она во мне. А разбитый стакан — ваша реакция на нее. Точно так же говорил Заратустра! С таким же успехом…

Пилигрим откинулся на спинку кресла и промокнул губы желтым носовым платком, скатав его затем в шарик.

Юнг помолчал немного, потом спросил:

— Скажите, а кем была леди Куотермэн?

Вопрос прозвучал так неожиданно, что Пилигрим не сразу нашелся, что ответить.

— Если вы дадите себе труд подумать, ее имя скажет вам все, — проговорил он наконец.

— Сибил?

— Сивилла, герр доктор Олух! «Сивилла» значит «оракул». Как в Дельфах. Аполлон избрал ее, и она говорила его голосом. Их называли то жрицами, то прорицательницами. В наше время их кличут медиумами.

— Все это я понимаю, — сказал Юнг. — Я просто хотел удостовериться, что выбор имени не был случайным.

— Отнюдь. Ни в коем случае. Имя ей дали боги. Те самые боги, которые призвали ее домой.

— Ясно.

Они оба ненормальные.

Некоторое время сидели молча: Юнг — на подоконнике, Пилигрим — в кресле, комкая в руке носовой платок.

— Сибил умерла, мистер Пилигрим. Как и все смертные. Она была просто человеком.

— Это вы так думаете.

— Да, я так думаю. — Юнг помедлил немного и спросил: — Она, как и вы, жила вечно?

Голос его был почти лишен интонаций. Так священник мог бы говорить с кающимся грешником — спокойно и без эмоций.

Пилигрим вцепился в плстеную ручку кресла.

— Не так долго.

— А ее смерть? Вы видите какой-то смысл в том, что она умерла?

Пилигрим подался вперед.

— Возможио, боги покидают нас, и смерть — их прощальный подарок.

Юнг моргнул и отвел глаза.

Этот человек мучился от неподдельной боли. Нестерпимой боли. Юнг поймал ссбя на мысли: «Ждать так долго…»

Он нахмурился, закрыл блокнот и встал.

— Вы уходите? — спросил Пилигрим.

— Да.

— Не могу сказать, что мне жаль.

Юнг подошел к двери, прихватив по дороге нотную папку и сунув в нее блокнот.

— Мистер Пилигрим! Я от всего сердца хочу вам помочь. Но в данный момент не могу.

Пилигрим ничего не ответил.

Взявшись за дверную ручку, Юнг обернулся и посмотрел на фигуру, озаренную солнцем.

— Ночью мне приснился сон. Вернее, кошмар. Мне снилось, что весь мир охвачен огнем и никто не может его погасить…

Пилигрим уставился на свою руку с зажатым носовым платком.

«Если бы ты понял пророческую природу своего сновидения, тебе все равно никто бы не поверил», — подумал он.