Сергей Мстиславский - Накануне

— Положение остается катастрофическим, как при царе, я говорю. И совершенно недопустимо, чтобы в такое время подобные статьи били правительство и на внешнем и на внутреннем политическом фронте. А «Правда» делает это, и за последние дни, в каждом номере, с все большей яростью. Необходимо прекратить. Я вас, как председателя Совета, покорнейше прошу принять решительные меры. Это же срывает не только нашу, но и вашу политику…

Чхеидзе беспомощно развел руками.

— Кстати, о Ленине я хотел сказать. В Исполнительный комитет поступило, через фракцию, заявление от большевистского Центрального Комитета: кажется большевикам-эмигрантам французы и англичане не дают визу на выезд.

— И хорошо делают, — кивнул Милюков. — И превосходно делают. Я буду сегодня же благодарить Бьюкайнена. Ни за что не пропускать! Пусть сажают в крепость, куда угодно, пусть сошлют на какие-нибудь чертовы острова, только бы покрепче. Мы будем приветствовать. А вы что?

Чхеидзе смущенно почесал переносицу:

— Они же будут кричать: вот вам ваша хваленая демократия.

— Ну и черт с ними, пусть кричат! — злобно сжал плечи Милюков. Но Чхеидзе замотал головой.

— Нельзя так. Они кричат — рабочие с кушают. Я должен перед вами официально ходатайствовать. И сообщить, что вы обещали. Даже специальное разрешение для Ленина.

Они посмотрели друг другу в глаза. Милюков улыбнулся.

— Ах, вы… официально, господин председатель Совета? В таком случае — и я отвечаю вам официально, как министр иностранных дел. Да, чинить препятствия свободному въезду российским гражданам недопустимо. Я принимаю ходатайство. Конечно же, я приму все меры к ликвидации затруднений. Я проявлю предельную настойчивость — всем авторитетом правительства. И в первую очередь — относительно специального разрешения.

Улыбнулся и Чхеидзе:

— Ну вот, и все в порядке. Я дам успокоительное заверение в Исполкоме, стало быть. А то, честное слово, они еще скандал устроят на совещании Советов: неприятно будет. Совещание состоится через две недели, — такое время они будут ждать… со своим Лениным.

Милюков зажмурился.

— Смотрите… Все равно устроят они вам на всероссийском вашем параде Советов скандал. Выкатят резолюцию в эдаком духе! — Он ударил ладонью по газете. — О власти или о войне.

Чхеидзе потряс головою, посмеиваясь:

— Нет. Это исключено. Их мало, их совсем безнадежное меньшинство. Газета — это другое, Но на совещание надо депутатов. А мы приняли очень решительные и очень надежные меры, чтобы их не было. За совещание я никак не боюсь. А Ленин — это другое.

Основа переговоров о возвращении швейцарских

политических эмигрантов в Россию

1. Я, секретарь Швейцарской социалистической партии, сопровождаю за полной своей ответственностью и за свой риск вагон с политическими эмигрантами и беженцами, возвращающимися через Германию в Россию.

2. Сношения с германскими властями и чиновниками ведутся исключительно и только мною. Без моего разрешения никто не вправе ходить в вагон.

3. За вагоном признается право экстерриториальности. Ни при въезде в Германию, ни при выезде из нее никакого контроля паспортов или пассажиров не должно производиться.

4. Пассажиры будут приняты в вагон независимо от их взглядов и отношений к вопросу о войне и мире.

5. Я беру на себя снабжение пассажиров железнодорожными билетами по ценам нормального тарифа.

6. По возможности, проезд должен быть совершен без перерыва. Никто не должен ни по собственному желанию, ни по приказу покидать вагон. Никаких задержек в пути не должно быть без технической к тому необходимости.

7. Разрешение на проезд дается на основе обмена на германских или австрийских военнопленных или интернированных в России.

8. Посредник и пассажиры принимают на себя обязательство персонально и в частном порядке добиваться у рабочего класса выполнения пункта 7-го.

9. Наивозможно скорое совершение переезда от швейцарской границы к шведской, насколько это технически выполнимо.

Берн-Цюрих

Секретарь Швейцарской социалистической партии.

4 апреля 1917.

Над городом протяжно и глухо бухал большой, главный исаакиевский колокол. Вкруг соборного купола, над чугунными витыми высокими светильниками, в окружении чугунных, черные крылья встопорщивших ангелов, крутились по ветру чадным керосиновым пламенем пасхальные, раз в год зажигаемые огни. Со стен Петропавловской крепости размеренными ударами бил пушечный салют.

Мариша после полуночи зашла в помещение Комитета. Вчера, на совещании, на хорах (до чего удачно попали: Плеханов оказался и французы!), она сговорилась с Иваном: сегодня в ночь — на прогулку. В пасхальную ночь особою жизнью живут городские улицы. Надо же посмотреть, что с этой жизнью сталось в первое после революции "Светлое Христово Воскресенье". Так — все будто по-старому: по-старому звонят-перезваниваются колокола, бьют пушки, чадят — к звездному небу исаакиевские ангелы… И плошки вдоль улиц, на тумбах, мигающие, желтые, жалконькие, и флаги, трехцветные, царского времени, на домах; и по панелям идут, идут, с куличами и пасхами, с крашеными яйцами на тарелках в церкви святить розговины… Все — как прежде.

И в жизни… Не то что по-прежнему, к старому, а как-то на месте завертелась, на месте переминается жизнь. Заводы приступили к работе, но идет она срывами: то беспокойно, то вяло, то остановится вовсе. Все ждут чего-то… Точно вчерашнее ушло, завтрашнее не пришло, а сегодняшнего нет. Точно на полуслове остановилось что-то недоговоренное…

Да так оно и есть. Недоговоренное. И не "что-то", — а вполне известно что. И это «что» надо доделывать.

Василий говорит: "терпение, терпение". Ему хорошо говорить, — он пять лет сидел в крепости: за пять лет научишься выдержке. А вот как тем, кто не был в тюрьме?.. Скверное все-таки слово — терпение…

В комитетской «приемной» пусто. Не по-праздничному горит одна на всю комнату лампочка. И во всей квартире совершенная тишина. Ни души. Непривычно. И неуютно так вот стоять — одной.

А Ивана все нет. Хорош! На заседания небось не опаздывает.

Мариша присела на стол, как была, — в шубке, в шапочке. Где мог Иван задержаться? Особых дел, срочных, нет. У железнодорожников должен был выступать сегодня, — совсем облюбовали его железнодорожники! — по поводу выпуска "Займа Свободы" правительством. Но митинг давно должен был кончиться: заем — на военные нужды, на поддержку бойни, — о чем там долго говорить. Тем более — под заутреню. Из рабочих многие ведь, наверно, сегодня в церви: самый большой для православных праздник.

Не так давно было время — и у нее в эту ночь сердце замирало: от торжественной службы, блеска огней бесчисленных свечек, парчовых священнических риз, особого благолепия лиц… И взволнованных голосов хора…